– Ты опоздал на завтрак потому, что до утра проболтал с той девчонкой, лежа у нее на коленках. Признайся уже, наконец, это было хорошо.
– Это, может, и было неплохо, но я бы спокойно прожил и без того вечера.
– Ну, ладно, тоже сойдет, – сказал я и достал из пачки сигарету.
– Что ты делаешь? Тут нельзя курить.
– Да, но не переживай, – я уже вставил сигарету в зубы и начал подкуривать, – у нас с виду приятная проводница, она не станет сильно ругаться. Тебе дать?
– То есть, если она все же разозлится, ты заплатишь штраф своими деньгами? – он явно сам уже начал злиться и был почти готов самостоятельно выписать мне штраф. – Не хочешь быть чуть ответственнее?
– Так, мужик, я тебя понял, – придержав сигарету в руках, сказал я. – Платить мне не придется, а если и придется, то своими, заработанными за лето. Другое дело, что ты до сих пор не понимаешь, куда мы едем.
– Слушай, хватит этого пафоса, – он снова отвернулся к окну. – И выкинь сигарету.
Я недовольно бросил сигарету на пол и притоптал ногой.
– Неправильный ответ. А правильно было бы: «В Питер – в самое злачное для студента место». Там будут попойки, потасовки и множество девиц. Там будет много чего хорошего и плохого. Я не говорю, что это будет единственной нашей целью – я согласен с повинностью учиться, но и ты со мной не спорь. Другими словами, нам с тобой нужно будет вытаскивать друг друга из крайностей.
– О чем это ты?
– Я о том, что ты явно с головой уйдешь в учебу, а я начну бедокурить, как сказал отец, поэтому тебе придется изредка напоминать мне об учебе, а мне придется постоянно вытаскивать тебя в бар, – сказал я и вовсю заулыбался.
– Не совсем честный распорядок какой-то.
– Ну, ладно тебе. Улыбнись же уже, в конце концов.
Я сел на пол, рядом с бедной, растоптанной, маленькой спутницей всех печалей человеческих, протянул ноги и просидел так, пока самому не стало грустно.
– Ты знаешь, мне довольно трудно будет в Питере. Дома мы, бывало, далеко в веселье заходили, а это ведь было под маминым взором, а тут ничего такого не будет. Да, там я могу не той дорогой пойти, и это пугает. Так что, как бы не оказалось, что я еду не туда.
– Во-первых, МЫ едем, – он уже подобрел и начал проникаться моим трепом, – а во-вторых, все зависит только от тебя.
Я увидел в его глазах, что он меня слушает, и это было приятно.
– Да, мой друг, МЫ едем, – мой голос уже ушел куда-то глубок в горло и выходя из гортани, сливался со стуком едущего поезда, поглощал в себя то легкое освещение тамбура и, хочется верить, доносился Матвею искренним и правдивым. Каким он и выходил. – Я уже рассказывал тебе как-то, что меня иногда накрывает нечто вроде… паники.
– Да, ты еще как-то назвал ее интересно… – Он присел рядом и уже не смотрел в окно. Он уже ехал со мной в поезде.
– Да, это похоже на «метафизическую оплеуху».
– Вот, да. Но ты так ни разу и не посвятил меня в это.
– Жаловаться не хотел, но тебе