Его сочувствие к заместителю комиссара усилилось. Положение у него было не из завидных – и тогда, и теперь, – хотя, казалось, он сделал все, что мог, и сделал безупречно.
– Не думаю, что Стаффорд раскаивался, – продолжал тем временем Уинтон, – даже если в самом процессе или при рассмотрении апелляции была допущена какая-то неточность. Аарон Годмен явно был виновен, и не было смысла в новом слушании дела. Я начинаю думать, что ответ на вопрос, почему пострадал Стаффорд, кроется в чем-то другом. – Впервые за все время он улыбнулся. – Не очень-то приятно так думать; я понимаю, почему вы хотите найти иной ответ, и весьма вам сочувствую, но должен заявить, что этот ответ не связан с делом Блейна – Годмена. Извините.
– Да, конечно. Спасибо, что уделили мне столько времени. – Драммонд встал. – Я расскажу своему следователю все, что вы мне сообщили.
– Ну, это, пожалуй, лишнее. Дело ведь очень деликатное, – многозначительно произнес Уинтон. – Иногда наше положение бывает не из легких.
Драммонд кисло улыбнулся и распрощался с ним.
День был прекрасный. Дул свежий ветер, разогнавший облака, и яркие лучи осеннего солнца освещали улицы. С деревьев вдоль тротуаров и в парках облетели последние листья. Все это заставило Драммонда вспомнить об осенних кострах, о краснеющих ягодах на живых изгородях, садовниках, перекапывающих влажную землю и вырывающих клубни однолетних растений, чтобы подготовить их к весенней посадке. В былые времена, когда жена была жива, а дочери еще не выросли, когда семья Драммонд жила в старом доме, который он потом продал и снял квартиру на Пикадилли, – в саду на клумбах цвели хризантемы, и их большие лохматые кусты были покрыты оранжево-коричневыми цветами, от которых пахло землей и дождем, и капельки воды блестели на листьях…
Ему до боли хотелось поделиться с кем-нибудь своими чувствами. И, как это было всегда в последнее время, Драммонд вспомнил об Элинор Байэм. Со времени того скандального события он видел ее очень редко. Как часто ему хотелось навестить ее! Но потом он вспоминал, что это дело распутывали они с Питтом… нет, неверно, пожалуй, только Питт… ну, и его жена Шарлотта… Это они в конечном счете расследовали дело, это их настойчивость и ум помогли раскрыть правду. Но эта правда разрушила благополучие Элинор, сделала ее вдовой, отверженной в тех кругах, где прежде с таким почтением относились к ее мужу, где ее уважали и любили…
Сейчас же она, продав большой особняк на Белгрейв-сквер, переселилась в тесные комнаты в Мэрилебон, потеряв доход и знатное имя, которое в прежних кругах упоминалось лишь шепотом, с опасением и жалостью. Больше ее никуда не приглашали и не наносили визитов, таких значимых для Элинор. Драммонд был не виноват во всем этом. Он не участвовал в преступлении, совершенном Шолто Байэмом, и ничем не способствовал постигшей его трагедии, но тем не менее понимал, что самый вид его может возбудить у Элинор лишь болезненные воспоминания.
Внезапно Драммонд