Мыколе дозволялось разевать рот только в трёх случаях. Для еды. Чтобы хвалить Веркину стряпню перед соседками-сплетницами. И просить о помиловании или снисхождении, когда надирался с мужиками и возвращался в родные пенаты, мягко говоря, не очень трезвым.
Глава 5. Поздравительная речь посланника короля Иордании − Абу Ашурбанипала Махтум ибн аль Бахрума
− Здоровэньки булы… дорогие казаки и казачки! − Жульдя-Бандя поклонился в пояс, приветствуя хуторян, ответивших радушными пролетарскими улыбками доброжелательному пришельцу.
− Булы, − согласилась злоупотреблявшая жизнью, 93-летняя Устинья, прабабка невесты и бесчисленному множеству неблагодарных потомков приходилось терпеть её долголетие в ожидании какого-никакого наследства.
Она была самой пожилой в округе, и по ней в сырых могилах уже давно скучали предки. В девственности у неё осталось три зуба, которые она по воскресеньям баловала зубным порошком, перед тем, как отправиться на заутреню в поповскую церквушку.
Фунтик, более походивший на делопроизводителя при молодом самоуверенном мужчине, молча поклонился, не имея шансов соперничать с неиссякаемым темпераментом товарища.
− Дамы и господа!.− Жульдя-Бандя, как конферансье столичного цирка, одарил всех, включая и долгожительницу Устинью, которую за истекший век дамой назвать никто не решился, белозубой, удивительно откровенной и располагающей улыбкой.
Мария Коноплёва, агрономова дочка из Дячек, невысокая, смазливая, курносая, с роскошною, до пояса, косой, неисправимая хохотушка, которую прозвали Марихуаной, толкнула в бок Хому, хуторского шута:
− Господин!
Они залились высоким собачьим лаем, найдя в этом повод для веселья.
Валерка Гальцов, двоюродный брат жениха, хихикнул:
− Хома − своей жопе господин!
− Валерка, как родственник, по статусу должен был гнездиться в конце первого или на втором ряду, но пожелал среди молодёжи…
Хома − Сергей Трофимов, курчавый, как ягнёнок, и такой же глупый тридцатилетний детина, жил с матерью на краю средней Беляевки, возле кладбища. Работал трактористом в колхозе и осенью становился чрезвычайно популярным на хуторе. За вспашку огородов брал самогоном. Одинокие бабы, ежели в теле и нестрашные, расплачивались натурою.
«Три девицы», исключая мамашу, конечно, рассчитывались по очереди, дополняя слухи феерическими рассказами Хомы. На хуторе, да и в окрестностях, перезревшего парубка любили за неистощимый, по-детски наивный глупый юмор и высокий лающий колоратурный от природы смех.
Мозг хуторского шута никогда не был отягощён мыслями. Он включался только тогда, когда необходимо было что-нибудь придумать, чтобы найти выпивку. Следует заметить, что он приводил в действие свои извилины и в случае крайней нужды, когда трещала по швам голова и возникала необходимость опохмелиться.
Хома заключал в себе полное собрание недостатков, как полное собрание сочинений упокоенного вождя