– Понедельник, а он пьяный, – заметила седая высокая, в оранжевом выцветшем сарафане, величиною тональности, способствующей быть услышанной ближайшими пассажирами.
Собеседница в соломенной шляпке, с бакенбардами до самых скул, согласительно кивнула и, пожалуй, громче, чем требовалось, подтвердила: «Как зюзик». Она не знала значения этого слова, однако оно было общеупотребительным для усиления степени опьянения.
– А дома, поди, отца ждут…
– С работы, – предположила пожилая дама в шляпке.
– Дети.
– Бедные дети, – старуха с бакенбардами отправила сочувственный взгляд в общественность, поскольку сочувствовать коллективно куда приятнее, чем в одиночестве. На глазах образовалась стеклянная наволочь, и она обняла пассажиров чистым светлым христианским взором повторно.
Торговец попугая краешком сознания понимал, что наносит непоправимый вред обществу. Он виновато захлопнул створки глаз, хотя не исключено, что у него были более приземлённые мотивы. Вероятно, ему просто хотелось спать.
– А жена? Накорми, обстирай, уложи спать…
– Бедная женщина, – вторила пожилая дама в шляпке, в очередной раз отправившись за поддержкой к соотечественникам.
Старухи, сознавая, что для борьбы с этим общественным пороком одного сочувствия недостаточно, перешли в решительное наступление.
Высокая седая отобразила на лице окончательно-непримиримый оттенок, в котором читалось – «Пьянству – бой!»
– И вот такая пьяная рожа ввалится в дом…
– Да ещё начнёт руки распускать! – женщина с бакенбардами отправила во внутренность «Икаруса» теперь уже ультимативно-категоричный взор, наполненный фразой: «Враг не пройдёт!»
Пассажир, нитью поверженного алкоголем сознания понимая, что старые ведьмы топчут его биографию, повернув голову, накинул на них покрывало презрительного пренебрежения.
Седая, в оранжевом выцветшем сарафане, принялась насыщать предстоящие события интимными подробностями:
– И жену будет бить, сволочь!.Или старуху-мать.
Дама в соломенной шляпке посчитала, что избитых старухи-матери и жены для сюжета недостаточно и не вызовет должного презрения пассажиров. Лицо её покрылось кошенилевыми брызгами ненависти, вспыхнувшими на старческих бледных щеках.
– И детей станет бить, детей, скотина! – истерично завизжала она с таким откровенным презрением, будто как минимум одного из них он уже начал избивать.
Старухи, выговорившись, замолкли. Хотя, вероятнее всего, они взяли тайм-аут для того, чтобы продолжить сюжетную линию, насыщая её отягощающими вину подробностями.
Пьяный гражданин с усилием поднял голову. Натруженно повернул в сторону