– Война все поменяла. Уговор был – никаких забастовок, пока длится. Многие из нас думали, это какой-то отчаянный последний маневр капиталистов, чтоб Нация так мобилизовалась под Вождем, который ничем не лучше Гитлера или Сталина. Но в то же время так много из нас по-честному любили ФДР. Я так растерялась, что даже работу бросила на сколько-то, хоть невероятных мест завались, только из-за того, чтоб хорошенько все обдумать. Представляешь, как меня поддержали.
– А как же другие женщины? – интересовалась Френези.
– Ой, кого б можно назвать боевыми сестрами, уу нет, нет, моя бедная обманутая тыковка, и думать не стоит. Всем недосуг. Шашни крутили, пока мужья за морем, детишек старались держать в узде и свекровей в придачу, работали или развлекались слишком уж прилежно, так что о политике и не поговоришь. Да и на вечернюю школу времени нет, на соучеников там, учителей. Поэтому в итоге, когда возник твой отец, в своем казенном мундире, ни единого лоскута на нем от портного, манжеты на штанинах до того высоко подвернуты, что носки видать, а в них по лишней пачке покурки заткнуто…
– Граммофоны крутятся, от духовых сердце тает, – предполагала Френези, – обожаю! Расскажи еще!
– О, в те ночи дым стоял коромыслом по всем точкам. Повсюду мундиры. Исступление и свары, как в кино с Кларком Гейблом. Бары не закрывались весь день и всю ночь, из каждого парадного тебе ревели трубы и саксофоны, в бальных залах отелей яблоку негде упасть… Энсон Уикс и его оркестр на «Верхушке Марка»… по всему центру, просто половодье мундиров и коротких платьиц. Я жила одними жареными пончиками и кофе без сливок, наконец пришлось пойти опять искать работу.
И вскоре ее удочерил, таким манером, что мог быть сексуально, хоть и никак иначе, невинным,