– Фасоль.
– Чего?
– «Маш» – это фасоль. А горох – это «нут»…
– A-а… Ты это… поспи давай, – сказал Серёга.
– Я уезжаю. Ты как хочешь, а я – уезжаю.
– Прекрати, слушай. Ну, что ты, в самом деле? Что тебе до их местных разборок?
– Я уезжаю! Ты что – не понимаешь?! Здесь людей в землю живьём закапывают, а ты… ты… Ты понимаешь вообще?…
– Да как ты поедешь? Мы ж сумму оговорили, у меня денег-то мало, тогда карту оставь свою, я сам всё решу.
– Нет. Не оставлю. Я уезжаю. И тебе надо уезжать. Собирайся, пойдём! Я пошёл на автовокзал!
– Ну, нельзя же так, Алик! Ну что ты меня подставляешь? Что ты творишь?!
– Я уезжаю!
– Блядь, ну и очкун ты! Так нельзя, Алик, что за детский сад, бля. Так дела не делаются. Ладно, давай всё-таки ухо защемим минуток на двести, всю ночь не спали, меня развезло чего-то. Встанем, поговорим. Сейчас поругаемся только. Решишь уехать – езжай.
На автовокзале стоял новенький китайский автобус и несколько бомбил.
– Доюомент! – потребовал широкомордый водитель автобуса.
Я протянул паспорт.
– Нет. Доюомент хукумат давать, потом ехать.
– Какой ещё «доюомент»? – рявкнул Серёга. – Мы сюда без всякого доюомента приехали!
– Доюомент! – крикнул водитель и тронул с места, закрывая двери.
– Какой?!.. Какой ещё документ! – закричал я. – Вы не имеете права! Это незаконно!
– Дуру не гони, – сказал Серёга, – ты, что – Немцов, что ли? Ладно, не суетись. Пойдём.
Мы подошли к бомбилам.
– В Душанбе.
– Доюомент есть? – спросил таджик с прокалённым на солнце лицом, и такими же отожжёнными руками. От кистей до локтей их покрывала сетка толстых перекрученных вен. Как сплетённые верёвки мясного фарша.
– Слушай, какой документ? Мы из Душанбе приехали за двести баксов. Я тебе триста даю, – сказал Серёга.
– Доюомент нет – нельзя ехать, – сказал Венозный. Он смотрел на Серёгу без всякого выражения на лице, нашего предложения он, похоже, не слышал.
– Эй, кто поедет?! – обратился Серёга к остальным. – Душанбе – пятьсот баксов!
Люди стояли молча. Я пытался поймать чей-то взгляд, не смог. Таксисты не отводили взглядов, не отворачивались, не мигали.
Смотрели сквозь нас, время от времени сплёвывали тягучей серо-зелёной слюной, невидящие глаза казались мутно-белыми бельмами.
Заходящее солнце, длинные тени от жутких плоских стен автовокзала, серо-зелёный узор плевков на асфальте. Пересохшие, как рыбья чешуя, глаза тускло поблёскивают с пустых морщинистых лиц.
С пустых, как яичная скорлупа, как смятые бинты.
…Как смятые гнойные бинты на полу безлюдного больничного коридора. Кафель отбит, мёртвый свет люминесцентных трубок. Трубки ритмично щёлкают, вспыхивают и гаснут. Пустой коридор, пыльные двери. Шорох в замке, металлическое шуршанье ручки, длинный скрип петель. Вздрагиваю, оборачиваюсь, никого. Все