– Во, принесла, – жена со стуком поставила бутылку на стол, скинула чуни и потопала в спальню. Уже оттуда, с безопасного расстояния, пробурчала: – И когда ты уж ей, заразой, захлебнёшься?
Антон остался сидеть, драться сегодня не хотелось. Да и палец болел нещадно. Вчера, как вынимал рыбу из сетей, казавшаяся снулой щука вдруг тяпнула – думал, всё. Дырки оставила, как от гвоздей. Всю пятерню разнесло не хуже подушки. Он пошёл к бабке Офигеновне, а ведьма помочь отказалась. Только и сказала: «Ох, часто ты не туда руки суёшь, Тоха! Смотри, седня руку мало не откусили, а завтра как бы до головы не добрались. Образумился бы ты! Иди отсюда, само заживёт, без меня».
Антон налил полстакана, выпил, закусил картохой. Дурная ночь, жмёт как–то сердце, а отчего – хрен поймёшь. Вышел покурить, затянулся. На воздухе вроде полегчало. Из–за реки донёсся вой. Смертно–тоскливая волчья жалоба плыла под звёздным куполом неба, словно искала кого–то. Когда вой замолк, Антон стряхнул оцепенение и от души выматерился.
– Чо лаешься, Тох? – спросили от соседнего забора. Вглядевшись в темноту, он узнал возвращавшегося с рыбалки Серого.
– Ты слыхал?
– Чо?
– За рекой волчара вроде выл.
– Поспал бы ты, Тох, а то так и «белочку» поймать недолго. Какие те волки в мае?
– Вот и я не пойму какие…
«Ворожба на последнюю седмицу, Ладо на весь год путь оказывает, ворожба на последнюю седмицу, Ладо на весь год путь оказывает…» – пришёптывала Татьяна Афиногеновна. До времени, когда начинать, оставалось ещё минут пять. Полночь стояла над Бобрецами, безмолвная, как чёрная вода в колодезе. «Звезды–то какие нынче крупные – рассыпчатые, как и не на Волге, а, прости Господи, в Аравии какой. Аж голова от них кружится, особенно если на Гончих Псов глядишь. Или это от «Беломора»? Совсем дерьмовый табак стал, развелось олигархов–хитрованов, гонят контрафакт всякий». Старуха затушила папиросу, ещё разок глянула на Псов и ушла в дом.
Полусаженная чёрная свеча горела ровно, огонёк отражался в тазу с дурманным травяным настоем. Ведьма припала губами к бурой маслянистой жиже и, не переводя дыхания, выпила весь таз. Крякнула, распустила космы, уселась перед свечой, вперила в огонёк по–совиному