– Разве их не учат французскому?
– К сожалению, мадам, у меня на родине в систему образования девочек не включают ни изучение иностранных языков, ни карточные игры, это происходит, когда обучение уже закончено.
– Вы, значит, тоже венецианец?
– Да, мадам.
– На самом деле, в это не верится.
Я отвесил реверанс на этот странный комплимент, потому что, хотя и лестный для меня, он обижал моих соотечественников, однако это не ускользнуло от внимания Марколины, которая издала легкий смешок.
– Мадемуазель, значит, понимает по-французски, – сказала мне комплиментщица, – поскольку она засмеялась.
– Да, мадам, она все понимает, и она засмеялась, потому что знает, что я таков же, как остальные венецианцы.
– Нет, мадам, нет, мадам, – сказала Марколина и засмеялась.
Кавалер, который проводил раненную даму в ее комнату, вернулся и сказал нам, что мадам, видя свою лодыжку распухшей, легла в кровать и просила нас подняться в ее комнату.
Она лежала на большой кровати в глубине алькова, который занавеси из тафты делали еще темнее. Она была без капюшона, но невозможно было разобрать, красива ли она или дурна, молода или среднего возраста. Я сказал ей, что я в отчаянии, став причиной ее несчастья, и она ответила на итальянском венецианском, что не стоит обращать внимания.
Обрадованный тем, что слышу свой родной язык, особенно в отношении Марколины, я ее представил, сказав, что, поскольку та не знает французского, она сможет с ней поговорить, и та заговорила и повеселила ее своими наивностями, для того, чтобы понять которые, надо хорошо понимать прелестный диалект моей родины.
– Мадам графиня, значит, бывала в Венеции? – спросил я ее.
– Никогда, месье, но я много разговаривала с венецианцами.
Пришел слуга и сказал, что каретник уже во дворе, и что ему надо не менее четырех часов, чтобы привести коляску в исправное состояние. Я попросил позволения спуститься и все увидел сам. Каретник жил в четверти лье отсюда, и я подумал отправиться