Мне хотелось крикнуть, оттолкнуть ее, сбежать, но я сделал усилие и остался, надеясь разузнать еще хоть что-то. Мое ерзанье она поняла по-своему и часом позже, когда я начал прощаться и врать о срочной надобности ехать за город, была очень удивлена.
Родик, я ненавижу врать; для меня ложь – губительное занятие. Вранье разжигает меня, делая подверженным лживой склонности.
Начинает казаться, что как только я начну врать, то более не смогу остановиться и погрязну в выдумке и во грехе.
Я никогда не был образцом безгрешности и сейчас не веду праведной жизни, но как только перестаю слышать в себе Бога, то бросаю всё и стараюсь вернуть свет всеми известными религиозными церемониями.
Извини за словоохотливость, но ты должен знать, что было со мной, когда Эстер, опершись на мое колено, подступилась к моей шее так близко, что если бы она умела излучать огонь, то выжгла бы всю мою левую половину.
Дыша коньячным воздухом, подогретым ее пылающей сущностью, она сказала о следующем: графиня родилась во Франции, там же и училась, затем стала женой некого благородного месье, от которого сбежала четыре года назад, поскольку он оказался безжалостным тираном.
Имя Сашиного мужа баронесса не назвала, но при упоминании о нем учащенно задышала, по всей вероятности для того, чтобы я понял всё о исключительном положении и статусе, оправдывающем его бессердечие к жене. Хотя я могу и ошибиться, потому как Моладина характерно вздыхала всё время, пока находилась поблизости, что поначалу меня очень тревожило, ведь ее солидный возраст мог самым неожиданным образом проявиться спонтанным недомоганием. Поначалу я так и подумал, усмотрев в ее частых вздохах сердечный недуг, и уже начал предполагать, как стану объясняться, если баронесса вздумает при мне потерять сознание или того хуже. Признаюсь, мне сделалось страшно – я попросил распахнуть окно, начал обмахиваться веером так, чтобы обратный поток достигал ее шеи и щек, оттенок которых напоминал мне воск, пугая еще больше. Но она начала хохотать и велела перестать беспокоиться, добавив, что моя тревога перед ожидающими нас волнительными моментами – это очень мило, хотя, признаюсь, я так и не понял, что она имела в виду.
Собравшись с духом и отмахнув все мрачные видения относительно ее болезни, я напомнил Эстер о Саше, чем, как мне показалось, ее разозлил.
Супруг Саши оказался лютым извергом и издевался над бедной женщиной несколько лет, пока той не удалось сбежать в Россию. Следом я спросил о матери Александры, о ее внешности и местонахождении. На это баронесса заплакала, да так трепетно и искусно, что я не сразу понял ее уловку. Она стала так жалостлива и нежна, что мне ничего не осталось, кроме как дать ей свой платок.
Баронесса прикоснулась к моей руке со словами: «Илья Александрович, Вы так мужественны и одновременно ласковы! Утрите же мои слезы, а еще лучше успокойте мою душу!»
Я не сразу понял, о чем она толкует, но, когда баронесса взяла мою руку и провела шелковой тканью по своим