Невеста Перуна. Наталья Ладица

разные могу определить по глазам, цвету кожи, чертам лица, упругости тела и даже по линиям на ладони. Как же я мог ошибиться в собственном дитяти? Нет, тут совсем не то. – Сварг ненадолго замолчал, собираясь с мыслями. – Любава тогда уж было собралась свой век девкой коротать, да тут зачастил к нам в дом варяг, которого дочь моя намедни от копейной раны излечила. То на праздник какой позовёт, то на игрища. Я не одобрял, конечно, урманин всё-таки, но и не препятствовал. Вскоре он и свататься пришёл. Два раза сватов засылал, дочкину руку просил, и два раза я ему отказывал. А на третий раз сам пришёл. За это время пригляделся я к дочке и вижу, что и она к нему тянется. Оно и понятно – Ольбард мужчина видный, красивый был, Олег весь в него пошёл. Вот тогда и рассказал я ему про Любавин недуг. Думал, развернётся варяг – и поминай, как звали, а он только рассмеялся. “У меня, – говорит, – есть наследник, две зимы назад жена родила, да родами и умерла. Мальчонке мать нужна, а мне жена. Любавушка твоя всякая мне мила будет. Прикипела душа к ней, а она – сердцем чую – ко мне тянется. Оторвать только с кровью и мясом получится. Не противься, отец, дочь твоя за моей спиной как за каменной стеной жить будет. Или ты не хочешь, чтобы она счастье семейное изведала?” Тогда и ударили мы по рукам, а вскоре пышно справили свадьбу. Уехала Любава с мужем на новую родину. Остался я один.

      – А как же твоя жена, другие дети?

      – Никого к тому времени не осталось – кто уехал с семьёй, а кто погиб. Когда же и последняя, любимая дочь вылетела из родного гнезда, и вовсе тоскливо стало. Тогда каждый день стал я взывать к Перуну и матери-Макоше, просить их, чтобы сменили гнев на милость и позволили Любаве стать матерью. Богатые жертвы на требы клал, к волхвам ходил, сам с мольбами ко всем богам обращался, разные травы в огне при этом сжигал, чтобы лучше слышали они меня. К исходу второго года со дня свадьбы дочери снится мне сон, будто прихожу я в капище – знаешь то, что у Ильмень-озера на холме находится -, а там вместо привычного идола стоит, опираясь на златую секиру сам Перун. Ветер треплет лиловую, расшитую золотом рубаху, звенья кольчуги позвякивают при каждом движении. Был он огромен, точно гора, волосы клубятся, словно туча, очи – что два небольших кусочка ясного неба, борода светится, будто в ней запуталось солнце. Когда же он заговорил, голос был похож на отдалённые раскаты грома. “Радуйся, Сварг, услышаны твои мольбы, – возвестил Перун. – Через девять месяцев родит Любава дочь, а ещё через два года – вторую. Однако ты должен пообещать, что первую внучку отдашь мне в жёны”. “Как же я отдам её тебе? И когда?” “Я сам приду за ней в положенный срок. До того же времени расти её как обычное дитя. И пусть считается она моей невестой”. “Согласен!” – крикнул я. Голос мой потонул в вое ветра и ликующих раскатах грома. Откуда ни возьмись, появилась золотая колесница, запряжённая тройкой вороных коней. Перун вскочил на неё, твёрдой рукой подхватил вожжи и взмахнул на прощание секирой. Золотая молния, молния жизни, врезалась в землю у моих ног. Кони рванулись с места и в мгновение взмыли в небо. “Помни о своём