У гимназиста Гоголя случались расстройства желудка, бывали и изменения настроения, но не в лучшую сторону, которые в 1833 году перешли в длительную депрессию, «умственный запор». После кризиса мозг восстанавливался, и новые литературные произведения жемчужинами скатывались на нить ожерелья.
С годами светлые промежутки между болезнями становятся все реже. «Недуг, который, казалось было облегчился, теперь усилился вновь», – пишет он Погодину из Италии. Затем, вслед за необыкновенным взлетом мысли, настроения на Гоголя нападает фатальная тоска, доходящая до «обмороков и столбняка». «На мозг мой только надвинули колпак, который мешает мне думать и туманит мои мысли … голова часто покрыта тяжелым облаком, который я должен беспрестанно стараться рассеивать».
Изнуренный писатель, завершая «Мертвые души», делился с В.А.Жуковским: – «Нет, здоровье, может быть, еще хуже. Но я более, нежели здоров. Я слышу часто чудные минуты, чудной жизнью живу, внутренней огромной, заключенной во мне самом, и никакого блага и здоровья не взял бы». И Данилевскому сообщил, что нашел силы для победы …«над болезнями хворого тела».
В Москве, куда автор привез «Мертвые души», цензоры проволочками, непониманием довели автора до припадков, которые «приняли теперь такие странные образы». «Меня мучит свет и сжимает тоска, и, как не уединенно я здесь живу, но меня все тяготит… Я чувствую, что разорвались последние узы, связывающие меня со светом. Мне нужно уединение, решительное уединение», – тягостно сообщает из Москвы поэту Н.М.Языкову.
В письме А.Т.Аксакову из Рима Гоголь сравнивал себя с «глиняной вазой в трещинах, которую следует транспортировать бережно», и, тем не менее, снова продолжает путешествовать, видя в дороге главное лекарство от всех болезней. Но не от всех. Желанного покоя не обрел: возникали «видения» и «…в брюхе сидит дьявол», о котором рассказывал Н.П.Боткину.
Страдая сам душевной раздвоенностью, художнику А.А.Иванову Николай Васильевич советовал: «… взять власть над собою, не то мы вечно будем зависеть от всякой дряни… я уже несколько лет борюсь с неспокойствием душевным… Человек такая скотина, что он тогда принимается серьезно за дело, когда узнает, что завтра приходится умирать». Мысли о смерти никогда не покидали Гоголя.
Переломным для тридцатишестилетнего писателя оказался 1845 год – год «летаргии». Страх смерти, страх быть заживо погребенным, сковали волю. Боясь этого, завещал: «Тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться».
Всё чаще наяву Гоголь видел чёрта. «Признаюсь, уже не раз подкарауливал я, что это были нервы, а из них, притаившись, работал и черт, который, как известно, ищет всяким путем просунуть к нам нос свой».
Путешествуя по Германии, болезнь у Гоголя зашла так