‒ Верные, Акулыч.
‒ Грустные дела творятся, птаха. Под самый Новый год людишек жизни решают. Енто как? Получается, нет для курносой ни шиша святого. В такой, понимаешь, день приплелась старая на кривых ногах ‒ и давай косой махать, как заводная, будто другого времени не нашла. Что, пичуга, испохабили тебе светлый праздник?
– Не то слово.
– Хоша, могет, оно и к лучшему. Ежели ентот год закончился для тебя и Анны так погано, значится, наступивший будет легким и беспечальным. Чего тебе и желаю, охламон!..
Отзвонившись, возвращаюсь душой в свою квартиру. Свечи погашены, буднично и устало горит электрический свет.
– Что случилось? – спрашивает Анна. – Мне показалось, что говорили о Жанне. Она убита?
– Странно, я почти не знал ее. Симпатичная девушка, может быть, даже красивая. На чей-то взгляд. Когда ты сообщила, что эта прелестница ‒ зубной врач, здорово удивился: ей только в кино сниматься или манекенщицей быть.
– Я ревновала тебя к ней, – слабая печальная улыбка трогает губы Анны. – Совсем чуточку. Думала, она такая молодая, ты наверняка увлечешься.
– Брось, – нежно глажу ее пальцы. – Мне кроме тебя никто не нужен. И вообще она не в моем вкусе. Честное-пречестное.
– Нехорошо завершился прошлый год, – качает головой Анна. – Дурной знак.
– Ошибаетесь, пресветлая королева. Акулыч, например, считает, что эта смерть предрекает безоблачный 2011-й. А я, между прочим, Акулычу верю.
– Что ж, ты веришь ему, а я – тебе, – Анна улыбается, хотя и не слишком радостно. – Будем считать, что так оно и есть… Не будешь против, если мы уснем?..
* * *
Первое января тянется донельзя скучно. Мы с Анной завтракаем. Потом мою посуду. В полтретьего обедаем, и опять прополаскиваю посуду.
В декабре уже миновавшего года я решил вернуться к частному извозу. И сегодня – чего тянуть? – собираюсь отправиться на поиски пассажиров. Но днем вряд ли отыщутся желающие прокатиться в моем «такси». Приходится терпеть до вечера.
Около шести выхожу на промысел.
Покидаю свою квартиру – и на слабо озаренной лампочкой лестничной площадке обнаруживаю парнишку, стоящего возле Жанниной двери. Пацан с тупым изумлением воззрился на бумажную ленту с печатью.
Увидев меня, спрашивает потерянно:
– А что с Жанной?
У него голубые глаза, девичье пухлое личико. Под расстегнутой красной курткой – синий свитер. В руке – упакованные в целлофан белые розы.
– Умерла, – отвечаю сухо. – Убита.
Он глядит на меня бессмысленно, как идиот, точно выключен звук, и он только видит движение моего рта, но не слышит, что я произнес. Наконец, не понимая, не веря, выговаривает розовыми пацанячьими губами:
– То есть – как?
Вместо ответа пожимаю плечами.
– Кто ее?.. – допытывается он хрипло.
Впрочем, «допытывается» – слишком сильно сказано. Похоже, он задает вопросы по инерции, чтобы хоть что-то