Я снова была маленькой девочкой в далеком-далеком прошлом, где не было Вульфуса, не было этой комнаты, и мама приходила в детскую, наклонялась над моей белой резной колыбелью, а я тянулась к ней, гладила ее чуть влажные щеки, скользила пальчиками по длинным ресницам, а ее сухие теплые губы целовали мои ладошки. Она обнимала меня, убаюкивала легким ароматом духов, и я могла часами играть с пушистыми завитушками ее волос, заправляя их за ее нежные уши.
Она уходила и снова возвращалась. Когда в доме бывали гости, она укладывала меня раньше, целовала в макушку, приговаривая: «Спи, моя малышка. Спи сладко, спи спокойно, а когда ты проснешься, мама будет рядом». И она была. Почти всегда.
Мне было четыре. Я проснулась и впервые не застала ее. До моей комнаты доносились чьи-то крики, и, казалось, их слышала только я. Кто-то в саду злился и ругался, а мне было любопытно. Я перелезла через стенку кроватки и, забравшись на подоконник, дотронулась до стекла. Окно поддалось и сразу открылось.
– Куда подевались чертовы слуги?
Мужчина в черном с прямыми длинными волосами ходил по саду, ведя за собой высокую крылатую лошадь. Я ахнула.
«С давних времен в лесах и горах
Чудесные звери парят в облаках.
Там, под покровом деревьев, в тиши
Живут элатры и их малыши».
Я вспомнила яркие картинки из книжки – длинные узкие шеи, большие янтарные глаза, и крылья, крылья… как узор из взбитых сливок. Только вживую она была в тысячу раз прекрасней. Ее шерсть походила на перистые облака – воздушные, невесомые, такие нежные, что могли бы растаять от любого прикосновения. Элатра. Живая и так близко… И, кажется, еще совсем юная.
«Малышка элатра боялась летать
Малыш элатра ей стал помогать.
Но месяцы шли, а проку все нет
Элатрам-близняшкам нужен мамин совет».
Как я любила эти стишки про элатр-близнецов. Мама читала их так часто, что я знала каждое слово, но все равно просила еще и еще. Сначала она читала мне из книжки, а потом у нее появился альбом с десятками красочных изображений элатр – парящих, плавающих, скачущих, спящих… Я могла часами их рассматривать. Шерсть элатр на этих рисунках была голубой, а не белой, как в жизни или в других книгах, и я никак не могла понять почему. Мама отчего-то грустила, когда я спрашивала ее об этом. Она говорила, что альбом очень старый, что в те времена еще не было белой краски. «И потом, будь они белыми, как бы мы увидели их на фоне бумаги?» – говорила она. Я чувствовала, что дело в другом. Мне казалось, что в альбоме нарисован их настоящий образ, – голубые, словно небо, они отражали то, что любили больше всего, что было частью их самих.
Элатры всегда завораживали меня. В ту ночь, встретившись с одной из них, я словно открыла дверь к чему-то важному, о чем раньше не догадывалась. Мне хотелось потрогать ее крылья. Я стояла на подоконнике во весь рост, а подо мной была пропасть с далекими бусинками росы на остриженной траве, но я совсем не боялась. Я что-то кричала элатре, радостно