– Фраер спину гнет, – почесывал ширинку, – умный ворует. Закон Архимеда.
На воровство его тогда ничто не толкало. С голоду не подыхал, в лохмотьях не ходил. Мать горбатила бухгалтером в финотделе горисполкома, зарабатывала четыреста рублей (четыре буханки хлеба на базаре). Приходил каждый месяц за отца военный аттестат, пятьсот рублей (четыре ведерка дорогомиловского угля для печки, пара кило картошки, пара свеклы, бутылка кунжутного масла). Как семья военнослужащего они были приписаны к военкоматской столовке, ели два раза в неделю по талонам затируху из муки и флотские макароны без масла. В школе после уроков выдавали по пирожку с повидлом. Жрать, конечно, все равно хотелось, но жить было можно.
В воры он подался не по обстоятельствам, по душевному порыву. В детском его восприятии воровская профессия была овеяна ореолом романтики, бесстрашия, благородства. Воры совершали смелые поступки, похищали золото и драгоценности у богачей, бежали из тюрем обманув охрану. О них сочиняли песни, в них влюблялись немыслимые красотки. В войну в Бухаре показывали цветную иностранную картину «Багдадский вор» про иракского воришку. Каким он был фартовым, неуловимым, как дурил всех подряд! «Багдадского вора» он смотрел, наверное, раз пятнадцать, если не больше, пока шла картина. Лазил в летний кинотеатр «Бухара» через забор, прятался в задних рядах или на балконе. Всех смотревших кино по «заборному билету» ловили в конце-концов контролеры. Иногда сразу после окончания киножурнала, иногда в середине картины, иногда под конец. Тащили за шкирку к выходу, давали пинка под зад, вышвыривали на улицу. Удавалось посмотреть, таким образом, каждый раз то одну, то другую, то третью часть «Багдадского вора», но это не имело значения. Он помнил наизусть реплики героев картины, орал с пацанами на улице придуманную кем-то хохму:
– Пока смотрел «Багдадский вор», бухарский вор бумажник спер!
В жизни тогда было не все весело как в кино. Он проиграл в ошички Коляну три куска. Три тысячи рублей. Оттягивал расплату, играл в долг ни на что не надеясь. Тот в открытую мухлевал, пользовался запрещенной свинчаткой выбивавшей из кона половину костей, требовал расчета. По блатным законам он должен был ходить перед Коляном на цирлах, тот мог сделать с ним что угодно: порезать бритвой глаза, искалечить. Права были на его стороне, милиция его не трогала, участковый Сотников ходил к нему в гости, пил с Коляном уворованный с винзавода спирт-ректификат.
– Давай, садись, пионер, – приказал однажды выиграв очередную партию в кости. – Наколку сделаем…
Вытащил из кармана тряпицу, развернул, достал несколько иголок, кусочек угля.
– Руку тяни! – прикрикнул.
Положил на колено, поплевал между большим и указательным пальцами.
– Чего изобразим? – спросил. – Кликуху марухину? Бабу имеешь? С большими буферами, – пропел, – и с жопой набоку! Ну, говори, чего молчишь!
Ему было все равно.
– Коли, чего хочешь, – проговорил.
– Лады…
Вывел