Людмила Петровна заволновалась еще больше, зашлепала губами, неловко поправила халат, заговорила скороговоркой:
– Всего два месяца его знаю, постоялец он. Химик. Вы не думайте, всё по закону, прописка московская, человек он смирный, платит немного, но не задерживает.
– Да ничего я не думаю, – устало отмахнулся Александр Иваныч, – алкашил он? Пил?
– Пиво пил, видела, да кто ж его не пьет! А пьяным – ну так, чтобы в глаза бросалось, – нет, не заваливался. Я забот с ним никаких не знала – смирный человек, интеллигентный. С родителями, говорит, жить не желаю, самостоятельным хочу быть. Много, видать, работал, приходил поздно. Чем он по ночам занимался – не мое дело, может, спал, может книжки свои научные читал… Телевизор старый, черно-белый, я ему отдала…
– Ну, дальше, – нетерпеливо произнес врач.
– А давеча вот, знаете… Что-то мне показалось посередь ночи, – сердце у меня не так стучит, – всхлипнула Людмила Петровна, – я за валокордин схватилась, тридцать капель в рюмку накапать хотела, да руки-то уже как крюки, не держат! Пузырек-то возьми да упади, и упал прямо между стенкой и кроватью. Я руку просунула, а не достаю, надо кровать отодвигать. А отодвинуть никак не могу, тяжелая! Я заплакала и пошла к нему стучаться – неудобно человека будить, а что делать? Мужчина, ему – пара пустяков, а я бы не забыла, приготовила бы на ужин что-нибудь вкусненькое, пенсии не пожалела бы…
– Дверь не заперта была? – перебил врач.
– Там крючок есть, но он никогда не запирался – чего от меня запираться, возьму я что? И сама я не запираюсь. Вот… Стучала я, стучала – не открывает. Тогда я дверь отворила и вошла… А он лежит на кровати вытянувшись, на спине, как покойник, и совсем голый, срамной. Нос у него был острый, как из воска сделанный. Я чуть со страху не померла – никакой валокордин не помог бы, откуда только силы взялись, чтобы прямо там не упасть! Но тронуть его не решилась, а сразу побежала вам звонить…
Александр Иванович пошарил глазами по комнате, рванулся к столу, пристально осмотрел что-то, и со злобой, но в то же время удовлетворенно, произнес:
– Ага, химик, значит… Кокаин. Нет, однако, не кокаин. Тот белый, а этот желтый какой-то, как мука дрянного сорта. Что это? – обратился он к старушке.
– Да откуда ж мне знать, сынок, – совсем растерялась Людмила Петровна, – я ему комнату сдала, и ни на что его не смотрела. Прибиралась иногда, да мало ли что там у них, у химиков-то… А скажи, сынок, не соври – не посадят меня за это? Может, бомбы он делал, мирных граждан в метро взрывать?
– Он свою жизнь взорвал, – с достоинством, сознавая собственное превосходство, произнес врач, аккуратно собирая порошок в маленький целлофановый пакетик – И не жил ведь еще, дурак. Химик… По паспорту – двадцать восемь лет. Имя красивое – Ярослав.
– Что же, умрет он? – всплеснула руками Людмила Петровна.
– Сейчас узнаю, – бросил врач, уже скатываясь вниз по грязным стершимся ступенькам.
А история Ярослава,