солнце восходит слева: «The Sun came up upon the left, // Out of the sea came he!» <здесь и во многих других эпизодах «Старого морехода» поэт олицетворял солнце, тем самым следуя традициям средневековой поэзии> [84, p. 46] – «Вот слева солнце из волны, // Пылая, восстает» (перевод Ф.Б.Миллера; [3, с. 213]), то после убийства альбатроса оно уже встает справа: «The Sun now rose upon the right: // Out of the sea came he» [84, p. 52] – «Вот солнце с правой стороны // Из моря восстает» (перевод Ф.Б.Миллера; [3, с. 214]). Н.Л.Пушкарев дополнил свой перевод описанием солнца: «…Солнца огненный круг // Выплыл слева из волн величаво» [33, с. 11]; «Солнце вновь, но теперь уж с другой стороны, // Словно полное скорби и гнева, // Прячась в сизый туман, поднялось из волны» [33, с. 12]. А.А.Коринфский в своем переводе изначально не придал этому факту особого значения: «Из волн морских светило дня // Взошло теперь над нами» [34, с. 2], однако впоследствии точно воссоздал замысел оригинала: «Из воды выходит солнце, // Справа путь нам освещая» [34, с. 3]. В этом плане существенно более удачным был перевод Н.С.Гумилева: «Вот солнце слева из волны // Восходит в вышину» [84, с. 439] и «Вот солнце справа из волны // Восходит в вышину» [84, с. 441]. Причем Гумилев не только точно передает смысл, но и соблюдает повтор, важный для Кольриджа. В этих строках можно видеть реминисценцию из Геродота, писавшего со слов финикийских моряков, что во время плавания в южных морях солнце поднималось справа, а не слева. Эти же строки подтверждают и то, что путешествие произошло еще до экспедиции Магеллана: «Он <корабль> здесь первый носился по этим волнам, // В этом море, известном лишь Богу…» [33, с. 12] у Пушкарева, «We were the first that ever burst // Into that silent sea» [84, p. 54] – «…воды, // До которых не плывали // Моряки в былые годы» [34, с. 4)] у Коринфского или «Вошли мы первыми в простор, // Тех молчаливых вод» [84, с. 442] у Гумилева. В переводе Миллера ощутимо сомнение в том, что моряки были первопроходцами: «До нас наверно не бывал // Никто на тех водах» [3, с. 214].
Действие поэмы разворачивается в католической Англии, что доказывают невозможные для протестантов молитвы героя, обращенные к Богородице и святым, например: «Heaven’s Mother send us grace!» [84, p. 62]; «To Mary Queen the praise be given!» [84, p. 74]; «Suie my kind saint took pity on me» [84, p. 74] – «Услышь, Мария, нас!» [84, с. 446], «Марии вечная хвала!» [84, с. 451], «Святой мой пожалел меня» [84, с. 451] в переводе Гумилева <Миллер, Пушкарев и Коринфский перевели соответственно только вторую из приведенных фраз: «Тебе и слава и хвала, // Святая Дева!..» [3, с. 217], «О, хвала тебе, Дева святая!» [33, с. 35] и «Хвала Тебе, Матерь Христа» [34, с. 8]>. В произведении Кольриджа также возникает фигура католического монаха-отшельника, отпускающего грехи Морехода. Вместе с тем глоссы, стилизованные в духе прозы XVII в., которых ни у кого из литературных предшественников Кольриджа не было, создают двойную перспективу, что подчеркивает всю сложность и неоднозначность действия.
Мотив странствия имеет большую литературную историю. Он присутствует в «Одиссее» Гомера, где герой, подобно Старому Мореходу, тоже пережил всех своих спутников и потом странствовал в одиночестве до возвращения домой. В христианскую эпоху этот мотив обрел новый смысл паломничества, земного странствия души. Так его восприняли знаменитые предшественники Кольриджа – Джон Беньян («Путешествия
