Какие лица, как же счастливы, дождались перемены.
Вернулась, доченьку родную, родственников обняла.
Надеялась, ну вот теперь уж будет счастье,
Как бы не так, усатый там в Кремле, там наверху
Уже готовил для героев новое несчастье.
Что видели на Западе – усатому великий грех,
Все побежденные там жили в сто раз лучше.
Мерзавцы все расскажут, вся и всем,
А может, расстрелять, сослать? Так будет лучше.
Нет, больно много тех солдат с извилиной наоборот,
Давай-ка им работы не давать, раз не добили,
Квартир им не предоставлять, во всем подозревать,
И бытом нищенским замучить их, чтоб позабыли.
И для Героя Русского, солдатки молодой
Вдруг начались и поиски работы, и бараки.
Она подумала, что лучше там, где смертный бой,
Чем мучиться в дремучей нищете последнею собакой.
Я помню, как в зрачках миндальных цвета глаз
Необратимый страх с тревогою стояли,
Боялась без работы вдруг остаться, без жилья,
Не знала, бедная, какие же мучения ей предстояли.
Вот кончилась война – Настало жизни лето.
Австрия – май 1945 г. Фронтовые друзья.
Прошли года, и в пятьдесят седьмом году
В двухкомнатной квартире комнаткою оделили.
Пожили б сами в той отравленной среде —
С туберкулезными в открытой форме поселили.
Вот так текли года, и тихая интеллигентная семья
Из мамы-дочки с жизнью разбиралась.
Елена Алексеевна не вышла замуж снова никогда,
Для воспитанья дочки вся работе отдавалась.
Вот так и подарила мне красавицу-жену,
С редчайшей милой скромностью и тактом,
Жена со мною вот уж пятьдесят всегда,
И мамы смерть потерей обернулась безвозвратной.
Ей не было шестидесяти, когда она ушла.
Но понял я, что тайну жгучую о той войне хранила,
И если я расспрашивал ее в те времена,
Она от этой темы деликатно отходила.
С конца войны задавленная постоянно страхом, бытом,
Чтоб быть не забранной за правду в лагеря,
В какой-то тягостный момент она решила,
Что в этой вот стране, как многие другие, не нужна.
Какое горе! Мы с женой с таким столкнулись,
Что не забудем это горе никогда,
По-человечески, без взяток, ты не будешь похоронен.
Хоть распылись, из глаз исчезни навсегда.
На грязном поле копошились сгорбленные люди,
В могилах, вырытых на скорую, вонючая вода.
И я сказал жене, что лучше сам туда я лягу,
Ей не лежать в такой могиле никогда!
Нашли для похорон, при взятках, место еле-еле,
И не успела урна в месте том пробыть,
Когда сказали нам, чтобы ее немедленно убрали,
Чиновника большого в этом месте надо хоронить.
Мне было сорок два. Обидою чудовищной замучен.
Вдруг понял я, что эта