Думал о Сибири…
Все-таки он правильно поступил, что принял предложение попечителя Западно-Сибирского учебного округа Василия Марковича Флоринского, бывшего профессора Казанского университета, и решился переехать на жительство в Томск.
Как много людей спешат перебраться в столицы, поближе к центрам, забывая о том, что речная воронка лишь издали кажется безобидным водовращением. Конечно, можно приспособиться, научиться жить и в воронке. Там тоже есть и свой верх, и свой низ. Но человек – правильно говорили древние! – существо не только прямоходящее, но и вперед глядящее. Ему простор нужен. Где как не в Сибири ощутить его!
Думал о людях, которые повстречались здесь. О Григории Троеглазове, оставшемся позади, в темноте, наедине со своим гибельным нездоровьем. Кто он, Крылов, такой, чтобы распоряжаться последними днями молодого человека? Кто вообще может указать, что в жизни делать должно, а от чего воздержаться?
Поднялись засветло. Загомонили, задвигались, отходя ото сна. От запаха козьей шерсти болела голова.
Крылов отвел в сторону старшого:
– А что, Семен Данилович, не дождаться ли нам попутчиков? Слышал я, за Овчинниковым неспокойно.
– Воля ваша, – степенно согласился тот. – Можно и дождаться. Только кто ж его знает, когда они появятся? То ли нынче, то ли послезавтра подойдут? Один переход всего и остался. А там, глядишь, и Тюмень рядом.
– Действительно, – заколебался Крылов. – Если ждать, к пароходу не успеем.
– Мы обережемся, – пообещал старшой. – Колья наверх вынем, между возами веревки пустим, станем идти с оглядкой.
– Так тому и быть, – решил Крылов. – Действуй, Семен Данилович.
Старшой пошептался с возчиками. Те сразу как-то подобрались, умолкли, начали объясняться больше знаками, чем словами. Из села выступили торопливо, дружно.
Тракт в этих местах устремился вперед просторно, но в иных частях, будто река после половодья, распадался на несколько рукавов. На таких-то рукавах, продиравшихся сквозь болотистый кустарник или чернолесье, способнее всего устроить засаду.
Каждый раз на разветвлении Семен Данилович снимал картуз, шептал что-то, крестился, потом решительно указывал направление. Сам шел следом. Порой, бросив поводья, пропускал мимо весь обоз. Часто останавливался, прислоняясь к дереву, слушал.
– Комедию ломает! – ухмылялся Акинфий, наблюдая за ним. – Цену перед барином набивает.
– Глупый