– А в-четвертых, оне выдумали, что хороша и богоугодна лишь та молитва, к словам которой надо прибавлять ох-охо-хо, – закончил отец Севастьян загибать грязные короткие пальцы. – Прочии секты над ними по всёй Сибири смеются, охохонцами кличут.
– Весьма любопытно, – вставил с улыбкой Крылов. – Однако ж в Сибири всё какое-то необычное.
– Совершенно справедливо изволили заметить! – подхватил отец Севастьян. – Вот и я о том же твержу: всё необычное! Рази можно ко всем нечесаным с одним гребнем подступать?! Столь много запрещений на старообрядцев выходит, таких крутых и резких, что я своих овчинниковцев давно должон был бы в проруби перетопить. А кто пахать станет? Кто рыбу ловить? Детей на свет нарождать? Эдак-то с запрещениями да с сожжениями земля обезлюдеет. Вот я, грешник великий, и сужу… Не велено выносить померших раскольников на их собственные кладбища – а я не воспрещаю. Записываю браки в свою книгу, хоть и не венчаю. Не неволю. Мало ли чего. Ну, повесили они на своем молельном доме чугунные билы по углам – а я не вижу! Зато оне церковку соорудили. Общинный дом двохэтажный построили…
– Винцом угощают, – вставил укоризну в речь расхваставшегося своей веротерпимостью отца Григорий.
– А и винцом! – строптиво подтвердил тот. – Перед богом мне одному ответ держать, никому иному. Меня Бог поймет. Я хоть так, да верую в Господа! А вот ты…
Спор готов был разгореться не на шутку, но Крылов сказал примирительно:
– Насколько мне известно, у верующих и неверующих есть общие заповеди. Одна из них: терпимость. Разумеется, при условии, что терпимость одного будет равна терпимости другого. Не так ли?
– Истинно так, – обрадовался отец Севастьян. – Если бы проповедники ото всего хоронились, как того требует сын мой, они не смогли бы указывать прихожанам путь к праведности. Взять винцо.
Оно согласует несогласованных, превозмогает непревозмогаемое, радует безрадостных.
– Вино скотинит и зверит человека. Пьянство – это добровольное безумие, – возразил Григорий. – Так говорят мудрецы!
Отец не обратил на его слова никакого внимания. Он тяжело задумался, потом доверительно опустил голос:
– Я вижу, мил человек, сердце у тебя внимательное. А потому прими совет: не трогай обоз ни темным утром, ни светлым вечером. Дождись других путешественников. Так-то оно верней: при православной церкви побыть. Места у нас неспокойные, всякое бывает.
– И правда, Порфирий Никитич, задержитесь! – обрадовался Григорий. – Я вам многое имею показать.
– Спасибо, голубчик, – улыбнулся его порыву Крылов. – Рад бы, да не позволяют дела.
Слова отца Севастьяна встревожили его. В них прозвучало нечто большее, чем предостережение.
– Ничего.