– Простите великодушно, господин Крылов… Совсем зарапортовался от радости! Разрешите представиться: Троеглазов, Григорий Севастьянович. Студент Императорского Казанского университета.
То есть, бывший… – он смутился окончательно.
– Очень приятно, господин Троеглазов, – облегченно вздохнув, пожал ему руку Крылов.
Раз студент, значит, несомненно, встречались. А то, что так и не вспомнил лица молодого человека, следует отнесть за счет рассеянной избирательной памяти, в которой прочно удерживались лишь цветы да травы…
– Милости прошу в дом, Порфирий Никитич, – робко пригласил бывший студент, и Крылов не смог отказать.
Комнатка на втором этаже оказалась опрятной, выбеленной и заставленной самодельными полками с книгами. Передний угол, по правую руку, наискосок от небольшой голландки, расписан маслом: вместо икон – растительный орнамент из цветов и листьев. По стенам развешаны коллекции бабочек и жуков. Пахнет засушенными цветами, травами. Запах слабый, но Крылов уловил его и даже носом потянул от удовольствия.
Несмотря на довольно просторное высокое окно, в комнате, однако, светло не было. Может быть, свет заслоняла церковь, а может, оттого, что сам нынешний день заканчивался пасмурно.
– Прошу покорнейше садиться, – пригласил Троеглазов и умчался куда-то вниз, перескакивая через несколько ступенек.
Вернулся он с большим медным подносом, на котором стоял приземистый широкобокий самовар, чашки, сахарница и плоское берестяное блюдо с малиной.
– Не стоило беспокоиться.
– Как же, как же, – решительно запротестовал Троеглазов, устанавливая принесенное на трехногий венский столик возле окна. – Без чаю не отпустим!
Смешиваясь с нежным ароматом китайского чая, от блюда поднимался дразнящий запах малины.
– Благодарю вас, – сдался Крылов. – А вы что же здесь так и живете? На летних вакациях?
– Да, – опустил глаза юноша и грустно добавил: – Только мои вакации бессрочные. Отчислен я. По причине расстроенного здоровья. У меня бугорчатка. Чахотка скоротечная. Вот приехал домой, к отцу…
Крылов подосадовал на свой вопрос, хотел что-то сказать, перевести разговор на другое, но Григорий опередил его. Вскинул потупленный было взгляд, подтолкнул вверх двумя пальцами дужку очков и задорно произнес:
– А я не верю, что умру. Не верю-с! То есть умом я понимаю, что конец неизбежен, и, возможно, он даже близок – а не верю!
Крылов одобрительно кивнул.
– Батюшка мой священник, – продолжал Троеглазов. – Вот он ужо придет, вы увидите… Занятный человек, с ним поговорить прелюбопытно. Он не такой священник, как все, – подчеркнул он снова слова «как все».
– А чем вы сейчас занимаетесь?
– Гербаризирую. Ах, с каким удовольствием я гербаризирую в окрестностях, – с жаром ответил юноша. – Я ведь, Порфирий Никитич, у профессора Коржинского общий курс ботаники успел прослушать. И к вам уж записался