ужасно». «У меня мало времени, – сказал я после того, как мы вдоволь намолчались, глядя друг на друга, целуя друг друга, стремясь тут же слиться друг с другом. – Мы с товарищем приехали, надо возвращаться». Она чуть отстранила меня от себя, посмотрела в лицо мне, провела ладонью по моему лицу и, не говоря ни слова прошла в спальню. Я вошел следом за ней. Потом, когда мы лежали рядом в широкой постели, еле переводя дыхание, она отдышавшись, сказала: «Я спрашиваю тебя официально и строго: долго ты будешь вот так не по-человечески приезжать?» И, помню тогда, в ту минуту у меня не очень четкая, мелькнула мысль, предложить ей пожениться, но она тут же пропала, в самом деле мелькнув только, потому что, наверно, я сам старался, чтобы эта мысль не очень задерживалась, а сказать откровенно – я боялся, что если скажу вслух, предложу всерьез, она не согласится – все же трижды подумаешь, прежде чем связать свою жизнь с инвалидом – или даже не откажет впрямую, а что-нибудь придумает для отговорки, и тогда – это конец, а мне, как всякому человеку, конец хотелось отдалить на возможно долгий срок. И я, подделываясь под ее тон, так же полушутя, полусерьезно ответил: «Я тебе официально отвечаю: конечно, да, нет, никогда, разумеется, естественно, как ты хочешь и как ты скажешь, вашими молитвами, аминь». «Ты дурак?» – спросила она. Я пожал плечами. «Знаешь, как-то не хочется признаваться», – сказал я. «Ладно, тогда молчи, – разрешила она, – а я буду догадываться», «Идет», – сказал я. «Шут гороховый», – сказала она, приподнялась на локте и поцеловала меня. И так мы молча, обнявшись, лежали в сумерках, пока я не сказал: «Карина, мне пора». «Пора так пора», – не сразу ответила она, как мне показалось, с обидой в голосе, которую она и не собиралась скрывать. Я встал, оделся, мы поцеловались в прихожей. «Это становится доброй традицией», – сказала она, имея в виду наши расставания в прихожей их квартиры. Я еще раз поцеловал ее и вышел. «Звони, как будешь приезжать!» – крикнула она мне вслед, когда я уже сбегал по лестнице. Как получится, подумал я, а в ответ крикнул: «Ладно, позвоню» и выбежал на улицу. Козел в своей тачке уже был бирюзового цвета, как раз под цвет машины, но ничего не вякнул, а я пока шел, уже успел завести себя, и если бы он хоть слово мне поперек сказал, я бы, кажется, заставил его откусить его же собственный зад, но он, видно, почувствовав это, поняв по моему виду, что настроен я воинственно, промолчал, и только взял с места на скорости, с диким визгом, отвел-таки душу… Нагиев был очень доволен этой моей поездкой, я немного посидел у него, сказал, что деньги, которые он давал мне на карманные расходы, у меня остались почти целые, он ответил, что это мои деньги и я могу делать с ними, что хочу, угостил меня коньяком и бутербродами с икрой и салями, и когда говорили о том, о сем, я в какой-то момент хотел было напомнить ему про старый должок, да как-то не к месту было, хорошо сидели, зачем кайф ломать, и потом – к чему именно сейчас? – подумал я, все равно ведь помнит, отдаст, мне же эти деньги теперь не к спеху, пусть будут у него, целее будут, как счет в банке,
