так и ушли. Через день Нагиев послал меня в Ханкенди, который армяне называют Степанакертом. Поедешь в машине с моим знакомым, – сказал он, – а оттуда, когда все сделаешь, поедете в Ереван. Он сообщил мне адреса (эти запоминания в пoследнее время так натренировали мне память, что хоть записывайся в шпионы), дал указания, что и как сделать и отправил с двумя большими посылками в фанерных ящиках, сверху зашитых холстом с сургучными печатями, совсем как на почте. Знакомый Нагиева за всю дорогу не проронил ни слова, только на железку нажимал, и мы летели, как на пожар, кажется, он нервничал, покуривал часто, и все без звука, хотя я раза два – безуспешно, разумеется – старался заговорить с ним, так что, к концу нашего путешествия, уже в Ереване, я был твердо уверен, что он глухонемой. Но когда, сделав дело, я сказал ему (чуть не пустившись объяснять жестами) – можешь уезжать, я прилечу самолетом, он вдруг так яростно разразился ругательствами, что я даже не вникнув в смысл сказанного, был по-настоящему рад за него, за то, что у него не обнаружилось того изъяна, который я по простоте душевной приписывал ему. После того, как приятное удивление прошло и наступило неприятное недоумение, я холодно поинтересовался причиной столь страстного монолога. В чем дело, фраер? – спросил я его, хоть и холодно, но пока вполне миролюбиво, – зубы жмут? Он вскипел еще больше, но симпатичнее мне от этого не сделался, и захотелось поскорее распрощаться с ним, но он, кипя от непонятного негодования, напомнил мне, что Нагиев велел нам возвращаться вместе на его «жигуленке». Положил я на Нагиева, – сказал я ему почти ласково, хотя очень зачесалось сейчас же вмазать по его негодующему выражению лица, – а если очень хочешь, и на тебя вместе с ним. Он стал багроветь, да и я, конечно, понимал, что это не объяснение, но что же мне было делать, когда я находился тут, можно сказать, в двух шагах от Карины, и уже почти дрожал от мысли, что через каких-нибудь пять-десять минут могу увидеть ее? Короче, я подумал и говорю, ладно, черт с тобой, говорю, только заедем в один дом, подождешь немного, и, заметив, что он собрался было заспорить, заорал на него. – А нет, так и катись к собакам! Ну, он и послушался. Впрочем, вспоминая Карину, я забывал все остальное, а ведь у этого козла в багажнике имелся весьма солидный «товар», как называл посылки Нагиев, и, естественно, на него одного оставлять этот товар нельзя было, все-таки, постоянным посыльным был я, а не он, и вся эта поездка была под мою ответственность, а он, что он – просто хрен за рулем, вот и весь он. Погорячился я, вспомнив про Карину, ну и стал глупости делать. Ну, ладно, влез, значит, я обратно, в тачку этого козла и велел ему ехать по адресу, где жила Карина; а откуда же он адрес этот знает, естественно, не знал, хотя, как утверждал, пока мы спрашивали у нескольких прохожих, бывал здесь на машине несколько раз. Короче, помотавшись по городу из конца в конец, нашли улицу и я его тормознул не доезжая до дома Карины, и велел ему заехать за угол и ждать там, сообщив напоследок, чтобы ему было не очень скучно ожидать меня, чтобы
