– Ну знаете… – он хотел сказать, что благодарит за обещание, потому что ему давно уже никто и не обещал ничего, вот только ещё Генка…
– По приезде, конечно, отчитаетесь. А ваше вознаграждение будет достаточным, чтобы устроиться на первое время. Дедушка мне рассказывал, знаю, каково эмигранту без денег.
– Но если фирмы нет, как вы сказали, откуда возьмутся деньги?
– Пусть это вас не заботит. Разве Ангелос вам не говорил, что я женщина отнюдь не бедная?
– И последний вопрос. Чем Генка занимался здесь?
– Там у него в компьютере, сами найдете. Да вот ещё какая штука… Алло, где вы там?
– Слушаю.
– Вы, конечно же, натолкнетесь на следы похождений Ангелоса. «Дэвушки» – его главная слабость… А вам, конечно, понравится в этой грязи копаться! Вы ведь и сами большой ходок —мне Ангелос рассказывал!
– Я?!
– В молодости… Не важно. Если его забавы с девками не связаны с убийством, я не желаю о них знать, понятно?
– Вполне. Только никакой я не…
– Сказала ведь: не важно! Вы сможете расплатиться за разговор? Хорошо… Все последующие разговоры заказывайте за мой счет. До свидания.
Шамаш бережно положил трубку, покрутил головой – и перенесся в мрачную действительность, после чего отправился искать в ней Милку. Та лежала уже в постели, и её голые плечи поразили Сураева: помнил Милку худенькой, ведь тогда все они хотели походить на Твигги, и по городу ходили страшные истории о красотках, доголодавшихся до состояния, когда желудок уже не принимает пищи. Но разве у тогдашних девушек были желудки?
– Чего уставился? И что тебе сказала обо мне эта сучка?
Пошарил глазами по комнате. Ясно, бутылка перекочевала на тумбочку. Милка и в прежние времена любила выпить, но…
– Так что же?
– А… Не вспоминала совсем.
– Вот, я была права. Она меня и в грош не ставит.
Он пожал плечами. Двадцать лет тому назад Милка в компании не отказывалась бухнуть. Подшофе становилась неотразима: остроумная, заводная – и куда исчезала хорошенькая, но скучная и себе на уме зубрилка? Бог ты мой, о добро дарующий Думузи, а ведь позавчера, на том злополучном вечере воспоминаний, она была такой же – ну, почти такой же, как тогда. И если сейчас грубит, то не потому ли, что все ещё считает его своим человеком? А это значит… Шамаш побагровел.
– Ладно, иди ложись. Разбуди меня пораньше, хорошо? Да не тяни резину, глаза уже слипаются.
Постель непривычно мягкая, от Милки и через два одеяла пышет жаром. Потом казалось ему, будто возбуждение мучило до утра, но на самом деле, конечно же, большую часть ночи Сураев спал. А просыпаясь, прикидывал, сумеет ли справиться с поручением Ксении. Вот Милка, та просто считает его неудачником, ни на что не годным недотёпой, и никогда не дала бы ему такого поручения. А Ксения не знает ничего о нем, и очень похоже, что Генка, рассказывая ей о приключениях молодости, свои собственные подвиги приписывал ему. И теперь ревность Ксении