Тень Мануила. Анна Бардо

Но потом туристический зуд исчез совсем, и улочка сменилась узким кривым переулком с тусклым освещением. Входя в него, я увидел нескольких котов, которые, также как и я, прятались здесь от шума и суеты.

      Было прохладно, дул сильный ветер, и в воздухе висела не то тревожность, не то опасность. Тут-то и начинался настоящий, неподдельный, истинный Стамбул, надежно спрятанный за разноцветным блеском турецких фонарей и запахами из лавок с пряностями, коврами и кожей. Оборотная сторона, не менявшаяся, должно быть, ни при византийских василевсах, ни при османах, ни при Кемале Ататюрке. Изнанка, которой наплевать на существующую власть, также как и на сверкающие витрины улицы Истикляль вместе с парадными воротами стоящего на ней лицея. Совсем не тот архитектурно-исторический музей, по какому ходишь в сувенирной Стамбульской Европе.

      Тут не было места визитерам с дорогой фототехникой, довольным обычно пестрой лубочной картинкой, видной из кафе «Пьер Лоти» или с верхнего этажа какого-нибудь ресторана на Французской улице. Здесь начинался Стамбул, в котором есть место проституткам и ворам, торговцам наркотиками и, возможно, чьими-то пропащими душами и даже сумасшедшим, одержимым древними текстами, вроде Хасима.

      Но именно здесь, будто бы на неприглядной изнанке парадного оттоманского кафтана, мне отчего-то вдруг стало немного легче.

      Судя по названию, массажный салон «Роксолана» просто обязан был быть каким-то ужасно непристойным местом. От названия веяло не столько эпохой Сулеймана Великолепного, сколько восточно-европейскими наложницами, рассказами Ги де Мопассана и чем-то еще по-восточному развратным, что обычно запрещено, скрыто за высокими стенами гаремов и охраняется полчищами евнухов. Я слышал, что в Стамбуле, как и в других крупных городах по всему миру, есть подобные места, но даже в мыслях у меня не было, что когда-нибудь мне доведется побывать в таком заведении самому. Поэтому, когда я увидел неоновую вывеску

      «Roxalanna Masaj Salonu»

      в переулке, к темноте которого глаза уже привыкли, меня накрыли чувства смятения и стыда, оставленные, как мне казалось, еще в подростковом возрасте. В тускло освещенном окне под неоновой вывеской красовалась табличка

      «We speak English»,

      которая заметно облегчала мою задачу. Хоть я к тому времени уже и выучил кое-какие выражения по-турецки, объяснение в низкопробном, судя по всему, притоне на этом языке вперемешку с английскими словами представлялось мне настоящей пыткой.