Если это случится, хотел было сказать Дан, но не сказал… впрочем, Поэта это не касалось, он мог вернуться хоть завтра, вряд ли нынешние правители попытались бы его возвращению воспрепятствовать, осенний переворот показал, что значат в Бакнии его имя и слово. Собственно, говорить о возвращении как таковом не стоило, ибо никто его не высылал, как и раньше не арестовывал, не осмелились, а может, не сочли настолько опасным, чтобы пойти на риск вызвать взрыв всеобщего негодования… Позднее, в Дернии, когда зашел разговор на эту тему, Маран сказал: «Я был уверен, что его не тронут, Лайва не идиот, чтобы поднять на него руку, во всяком случае, столь откровенно»… И Поэта действительно не тронули. Иное дело – Маран… Да, Марана они боялись больше. И, пожалуй, справедливо. Судя по перипетиям тех безумных дней… Поэты могут подвигнуть людей на бунт и даже возглавить его, но чтобы привести бунтарей к победе, нужно нечто иное… То, что Поэту свойственно не было, но чем сполна обладал Маран… И однако взять власть это лишь первый шаг, удержать ее куда сложнее… Если такое вообще возможно: удержать власть, основанную на насилии, от этого насилия отказавшись… Нет, был, наверно, способ, но… Но его Маран уже не знал…
Невольно Дан стал вновь перебирать в памяти события теперь уже почти полугодовой давности. Вспоминая, он через свой собственный поступок всякий раз старался перескочить, не потому, что жалел о нем, нет, повторись та ситуация сто раз, тысячу, он точно так же остался бы рядом с Мараном перед лицом какой угодно опасности, не жалел, но его мучила какая-то ненастоящесть, невсамделишность его порыва… да, в ту минуту он верил, что может погибнуть, но, остыв, стал понимать, что вероятность этого была достаточно мала, разве что его убили бы на месте, в противном случае, его, конечно, выручили бы, вытащили, спасли, хотел бы он того или нет… осознание истинного положения дел заставило его даже стыдиться своего жеста, который теперь уже казался ему театральщиной, было даже слегка неловко перед Мараном и Поэтом… хотя, по всей видимости, он терзался зря, кажется, его поведение было принято, как вполне естественное, так же, как они поняли и приняли поведение друг друга… И в конце концов, Поэта ведь тоже «обошли вниманием»… Когда в пустой бар, где они в полном молчании, занятые каждый своими мыслями, сидели, вошли, а вернее, ворвались вооруженные охранники в ярко-зеленых комбинезонах, Маран сразу поднялся, встали и они с Поэтом, но на Дана никто даже не взглянул, а Поэта, который порывался идти с Мараном, попросту отстранили, и руководивший операцией штатский бросил с иронической улыбкой:
– Нет уж, тебя просим не беспокоиться…
Перед тем, как отодвинуть стул и отойти от стола, Маран протянул Дану руку, он был совершенно спокоен, но то ли по выражению его глаз, то ли по тому, насколько крепким оказалось это последнее рукопожатие, Дан понял, что Маран прощается, не сомневаясь, что уходит навсегда. У него перехватило горло, даже навернулись слезы, и, когда Марана вывели, он повернулся к Поэту в уверенности, что тот подавлен еще больше, чем он сам, но Поэт стоял, сжав кулаки, и лицо его выражало