Оттого, когда сегодня утром молодой Нащокин, Воин, шел из столовой избы через переднюю, его провожало злобное шипенье приверженцев старины:
– Вон, из молодых, да ранний, весь в батюшку.
– А что батюшка! От него старым людям житья нет: все бранится, всех укоряет… все, но его, делается не хорошо… толкует о новых порядках, что в чужих землях!
– Знамо! А каки-таки эти порядки? Что он завел во Пскове? Приедет воевода в город, а ему там и делать нечего, всем владеют мужики!
– Да что ж будешь делать! Великий государь его жалует: грамоты шлет ему прямо из приказа тайных дел, так всякому бы можно писать великому государю, что хочет, обносить, кого хочет, никто не сведает.
– И чему дивиться! Был бы из честного старого роду, а то откуда взят?
– Умный человек! – ядовито замечает кто-то.
– Умный! Никто у него ума не отнимает, да как будто все другие глупы?
– Ну а сынок, поди, шагнет еще выше! Вон и сейчас у великого государя у ручки был.
Действительно, сынок пошел дальше отца, только несколько в другом роде.
Во многом приверженец Запада и его общественных порядков, Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, проникнутый благоговением к европейскому образованию, пожелал и сыну своему, Воиньке, дать по возможности отведать этого роскошного плода. Но какие были средства для этого в тогдашней московской Руси? Ни университетов, которыми давно гордилась Европа, ни высших, даже средних образовательных училищ, ни даже учителей – ничего этого не было на Руси. Даже для царских детей приходилось брать учителей из Малороссии. Но Малороссию Ордин-Нащокин не любил. Он был приверженец монархических порядков. Не будучи сам знатного рода, он душою льнул к древней родовитости, к аристократизму. Он презрительно отзывался даже о Голландии и ее республиканском управлении.
– Голландцы – это наши псковские и новгородские мужики-вечники, те же горланы! – отвечал он Алексею Михайловичу, когда тот желал знать его мнение о союзе французского и датского королей с голландцами против Англии.
Понятно, что он недолюбливал и Малороссию с ее выборным началом.
– Эти хохлатые люди еще почище наших вечевых горланов! – говорил он о запорожских казаках. – Они своих кошевых атаманов и гетманов киями бьют, словно своих волов.
Зато сердце его лежало к полякам, к аристократической нации, по преимуществу.
И вот из поляков, попавших к русским в плен, Ордин-Нащокин выбрал учителей для своего балованного сына Воина. Неудивительно, что вместе с мечтательной любовью к Западу учителя эти посеяли в сердце своего пылкого и впечатлительного ученика презрение к Москве, к ее обычаям и порядкам, даже к ее верованиям. Все московское было для него или смешно, или противно.
Под влиянием западноевропейских воззрений на жизнь он решился на самый отчаянный по тому времени шаг – похитить любимую девушку. Однако все усилия его разбились в прах об унаследованное московской боярышней от матерей и бабушек понятие о женской