Новая надобна дырка,
Видно, меж старых кому-то,
Пробила чья-то минута.
Ах, не улечься ль и впрямь
Бедному Толиньке там:
С сердцем случилась заминка,
Сердце – звенящая льдинка!
Розанька милая, где ты?
Только тобой отогретый
Мог бы опять на дорожку
Деточка вытащить ножку
Из голубого сугроба,
Из белозвездного гроба,
Где он в виссон спеленат.
Только горячий гранат
Губок твоих отогреть
Мог бы Эдемскую ветвь,
Сердца святую былинку,
Вмерзшую в звонкую льдинку.
19 декабря
Бегство
Это небо свинцовое,
Эти скудные формы,
Эти лица суровые
На вокзальной платформе!
Эти жалобы слезные,
Эта всех безнадежность,
Эти таинства грозные,
Это горе – безбрежность!
Нет, Россия злосчастная,
Я в тебе не жилец,
И стихия ненастная
Твой терновый венец
Мне напялить не вправе,
Я скользну, как угорь,
Через ляхов заставы
До предутренних зорь.
Ведь давно уж я Божий,
А не твой и ничей,
На тебя не похожий
Голубой соловей.
Может быть, на границе
Мне Антихрист свинцом
Замурует зеницы,
И кровавым венцом
Я покрою сугробы…
Всё равно, я чужой,
И безумья микробы
Не увидят ханжой
Перед идолом плоти
Дворянина небес,
Повторявшего счеты
Очистительных месс.
Да и раньше в алмазный
Я попал бы чертог,
И меж музыкой разной
Заприметил бы Бог
Мой страдальческий голос
И молитвы за Русь, —
И отравленный колос
Поглотила бы трусь!
31 декабря
К 1920 году
Двадцатого столетья мимо
И девятнадцатый прополз
Кровавый рок невозмутимо,
И новый уж натянут холст
Для летописи на подрамник,
Но, безнадежно удручен,
Я рядом приготовил камни,
И, если адский легион
И на него всползет напастей,
Я каменным его дождем,
Как буря обрывает снасти,
Сорву, поставя на своем!
Довольно летописцем гневным
Я разрушению служил,
Пора созвучием напевным
Покрыть чудовищность могил
И колокольным перезвоном
Соединиться навсегда
С алмазовым Господним троном,
Где легкокрылые суда
Великих мучеников духа
Сошлись на вечный карнавал,
У Тайны снятого воздуха
Забвенья пригубить бокал!
За час до Нового 1920 года
1920. Ромны
Шиповник
Для мертвого недавно