Сказав это, капитан круто повернулся и вышел из кабинета. Сразу после этого разговора у Вильмонта отобрали ключи от бюро красного дерева, в котором хранились документы по делу арестованного курьера. Сделано это было по распоряжению руководства. И что самое неприятное, это было сделано демонстративно у всех на глазах. Офицер, которому это было поручено, небрежно заметил: «Не беспокойтесь. В нашем департаменте прекрасно позаботятся о вашем карбонарии».
С этого дня генерал Мясоедов и полковник Стасевич, который в отсутствие Эристова формально считался непосредственным начальником Вильмонта и его сослуживцев по особому отряду, начали изводить обидчика мелочными придирками и интригами.
Стасевич – тот действовал тонко. Внешне он никогда не показывал своей неприязни к тому или иному подчиненному, держался ровно, с неизменной любезностью. Но, как говорят, мог извести неугодного человека тихой смертью.
Однако обломать независимый сильный характер Вильмонта было невозможно. Подчиняясь временным начальникам в дисциплинарном отношении, в делах службы Анри ревниво оберегал свою самостоятельность и никому, кроме непосредственного командира, не позволил бы на нее покуситься. Чтобы ясно дать это понять временному начальству, строптивец решил явиться по одному из указанных арестованным курьером адресов, где должен был состояться обыск. Хотя заранее было известно, что такой визит вызовет скандал…
Вот и нужный ему дом – четырехэтажное здание зеленоватого цвета, обращенное фасадом в переулок. Здесь располагалась квартира известного питерского художника Бурлака-Заволжского. Вильмонт вошел в подъезд. Поднявшись на третий этаж, он предъявил служебный жетон дежурившим на лестничной площадке городовым, и был допущен в квартиру. Сбросив в передней пальто, Анри прошел в гостиную. Она была полна народу: филеры, судейские чиновники, полиция, дворник и пожилая супружеская чета в качестве понятых. Лица у большинства присутствующих возбужденные – составлялся протокол.
Хозяин квартиры присутствовал тут же. Это был длинноволосый господин слабого телосложения с узкими плечами, впалой грудью, худым бледным лицом и грязной, спутанной бородой. Вильмонт обратил внимание на его женственные неухоженные руки с длинными музыкальными пальцами. «Этот белоручка не продержится на каторге и полугода», – машинально посочувствовал, похоже, не ведающему, что он творит со своей жизнью, безумцу жандарм.
Взгляд этого болезненного на вид, физически слабого человека был пронзителен. Порой в этих умных темных глазах вспыхивала откровенная мания величия. Временами они становились белыми от ненависти. Не было заметно в них только страха.
Одет художник был очень оригинально – в широкие турецкие штаны, черный сюртук с когда-то белым, а ныне несвежим жилетом и лиловый галстук. Из кармана пиджака вместо платочка торчала морковка. На голову был нахлобучен шутовской колпак с тонко позванивающими при каждом движении колокольчиками.