– Это хорошо, – по-доброму улыбнулся Анатолий Евгеньевич. – Ты не первый, иначе где набраться бумаги. Я-то знал о трудностях, но не предполагал с твоей стороны малодушия. Как звали твоего батюшку?
– Юрий Николаевич.
– Известная в обществе личность, немало сил положил на реорганизацию и развитие городской инфраструктуры. Не только практиковал, но и статьи писал. Я знал его лично, поэтому говорю с полной ответственностью. И совсем не годится сдаваться тебе – его сыну, унаследовавшему родительские черты характера.
– Завяз, ничего не вижу. Есть мелкая склочность, но нет основной направленности в показаниях и поведении людей.
– А, это уже понимание, – одобрительно кивнул руководитель. – Тоже хороший результат. А если понимаешь, то остановись, осмысли ошибки и упущения. Внеси коррективы в свои действия и дальше дерзай.
– Запутался в человеческих отношениях, потерял цель…
– И все!? – усмехнулся Анатолий Евгеньевич. – Ну вот что, у меня много работы, а ты иди и собирайся с духом. Что касается цели… это твой успех. – Главный редактор невесело рассмеялся.
Когда незадачливый корреспондент повернулся к выходу, то услышал, как ему показалось, знаменательную фразу:
– Писать можно обо всем, надо суметь написать.
Не зря Леня зашел в редакцию – уже последняя фраза Хижина стоила того. Все встало на свои места. Анатолий Евгеньевич всего-навсего дал Мухину возможность проявить свои способности, и нагромождение отрицательных событий в отдельно взятом дворе здесь не при чем. Увидеть интригу изнутри – вот задача. Интрига – конфликт. Не обязательно знать истину. Именно увидеть и уметь отобразить! И чтобы не говорила Татьяна – эта милая, неискушенная в интригах, девушка, к ней надо прислушаться. Как говорится, устами ребенка глаголет истина. Мысль показалась убедительной, а если учесть недосказанность при последней встрече, то, окрыленный новыми надеждами, корреспондент помчался в сумеречный вечер к Тараскиной.
Несомненно, в семье сложилось неукоснительное доверие. Евдокия Никитична вопросов не задавала, предусмотрительно подала внучке теплую шаль.
– Накось! И что дома не сидится… Вон и чаек настоялся…
Леня тактично поторопился выйти и дождался девушку на лестничной площадке, а при виде ее с накинутой на плечи шалью испытал сильное волнение, когда окружающие предметы теряют ясность очертаний, учащается дыхание – уже в который раз. В любом случае он даже себе не признавался в собственной влюбленности, поэтому в беседах с ней проявлял легкую небрежность и даже снисходительность, но спать ложился с мыслями о ней. Впрочем, его фантазии отличались нежностью и нравственной чистоплотностью – пусть даже с налетом эротики.
– И что мне в голову пришло… – последовал он за ней из подъезда. – Люди бедны.
– Бедны?