– Зажигалки, Иван Сергеевич, зажигалки, – нетерпеливо повторил Пермяков. – Мы с тобой знакомы не первый год, не один пуд соли на двоих съели. Так неужели же ты думал, что я могу поверить на слово – неважно, тебе или кому-то другому?! Неужели ты вообразил, что я поленюсь изучить улики, собранные на месте преступления? Я говорю о зажигалке Шиханцова – той самой, с которой он не расставался уже лет пять. Она лежала вот здесь, прямо на этом месте, и, судя по некоторым признакам, горела до тех пор, пока в ней не кончился бензин. Закурить собирался? Возможно! Но возможно и другое. Ты ни словечком не обмолвился об отключении электроэнергии, которое произошло буквально через десять минут после того, как Шиханцов покинул здание. И представляется вполне вероятным, что зажег он ее именно в тот момент, когда погасли фонари. Зажег, чтобы в потемках не сверзиться с моста, и выронил горящую – выронил, надо полагать, потому, что умер. Электричества не было минуту или около того, и в этот коротенький промежуток времени наш приятель, очень кстати оказавшийся там, где его никто не мог увидеть, благополучно откинул копыта. Не слишком ли много совпадений для простого несчастного случая?
– Это что – выговор? Фитиль в задний проход, чтоб служба медом не казалась? – Буров подошел к Андрею Родионовичу и стал рядом, облокотившись о перила. Он был невысокого роста, худощавый, русоволосый, с располагающим, обманчиво простодушным лицом деревенского балагура и безобидного сплетника. – Не узнаю тебя, Андрей Родионович! Стареешь, что ли? Раньше, бывало, шашку наголо и марш-марш – или грудь в крестах, или голова в кустах. А теперь придираешься к каким-то мелочам, как какой-нибудь замшелый крючкотвор: зажигалка, совпадение… Да ты поставь себя на место тех, кто ведет расследование! Следов борьбы нет, свидетелей нет, мотивов нет, угроз в его адрес не поступало… А что есть, так это ночь, туман, состояние тяжелого алкогольного опьянения и вызванный оным обширный инфаркт, подтвержденный светилами отечественной патологоанатомии. И кто при таком раскладе станет глубоко копать? И что он, по-твоему, выкопает? А я тебе скажу, что. Дохлую обугленную мышь, вот что!
– Ну-ну, поспокойнее, Иван, – с легкой полуулыбкой посоветовал Пермяков. – Не кипятись, ты уже не мальчик. И побереги свои метафоры для митинга ветеранской организации.
– Метафоры… – Буров щелчком выбил из пачки сигарету и принялся ощупывать карманы в поисках зажигалки. – Метафоры, – повторил он сквозь сжимающие патентованный угольный фильтр, чересчур ровные и белые для того, чтобы быть настоящими, зубы. – Никаких метафор, Андрей Родионович. Просто ты не слишком внимательно изучил материалы дела. Или твои халдеи не обо всем тебе доложили. Дохлая мышь – это не метафора, а просто мелкий грызун, которого угораздило забраться в распределительный шкаф и замкнуть собой контакты. Такая, понимаешь ли, разновидность самодельного электрического стула…
Теперь настал черед