хоть в будущей Руси
от безысходства мести.
Да чист ли этот гнев?
Покамест гибнут дети,
поплескивает нефть,
похрустывают деньги.
И что решает газ,
спасенье предлагая,
когда так въелась в нас
отравленность другая?
Во сне опять скольжу
с Кавериным на лыжах,
но что ему скажу,
разбит, искромсан, выжат?
О, юность, не изгадь
отцов и дедов святцы:
«Бороться и искать,
найти и не сдаваться!»
Мясо-молочная баллада
Вокруг Байкала-озера
туманы, как молозиво,
но очень далеко
все в мире молоко.
Еще мы непорочные
до всяческих свобод.
А сны мясо-молочные
смущают наш народ.
И здесь любая колбаса
подалее, чем небеса,
и так и лезет из ушей
турбазовская вермишель.
Бухта Песчаная,
чудо красоты,
а катера, причаливая,
привозят рты да рты.
Но умеет наш находчивый народ
поцелуями заткнуть голодный рот.
И мы живем по-прежнему,
как говорят,
по Брежневу,
и штук пятьсот «Малой Земли»
вчера на завтрак завезли.
За куриную гузку
каждый спляшет вприсядку.
Наше горе —
вприкуску.
Наше счастье —
вприглядку.
Процессы диссидентские
там где-то, у Кремля,
а здесь нам благоденствие —
свобода слова,
…[3]!
Матом завтракаем,
матом ужинаем,
видать, за что-то
заворота
кишок
заслуживаем.
Но вдруг мы в одичании
еще издалека
услышали мычание
под стрекот катерка.
Там,
взмыкивая тонко,
просясь ко всем,
ко мне,
буренушка-буренка
качалась на корме.
Бедняжку укачало
аж до крови в ноздрях.
А что она мычала?
Мычала только страх.
Ей бы сейчас на выпас,
да объяснить кому?
И я с толпою выполз
к спасительному «му-у-у…».
И мы вглядывались алчуще,
как буренка —
чуть не плачуще —
шла по сходням в нашу пасть,
чтобы в ней с хвостом пропасть.
Двое остроумных мальчиков, —
дылдистая мелюзга, —
ей венок из одуванчиков
нацепили на рога.
И уже кричали весело:
«Кто рубить специалист?
Подточи топор для верности —
этот ржав и неказист».
И