– Да та, которую мы зарыли…
– С нами крестная сила… Да что ты, Горбун, плетешь несуразное?!
– Какое там несуразное, сам видел ее… идет это по мосту, гуляючи с прохладцей… Насилу убег… до сих пор отдышаться не могу… Напужался… страсть.
– Коли так, грех большой на душу мы с тобой положили… Это ее душенька гроба ищет… Без гроба да без молитвы, как пса какого смердящего в яму закопали. Погоди, дай срок, она еще тебя доймет…
Старик сказал это голосом, в тоне которого слышалось полное убеждение.
Горбун вздрогнул и стал пугливо озираться кругом.
– А я тут, молясь, вот что надумал… Недаром это, сам Господь вразумил меня… Пойдем-ка мы с тобой, Горбун, по святым местам, может, Господь сподобит на Афон пробраться, вещи-то, что снял, пожертвуем во храм Божий на помин души болярыни… может, знаешь, как имя-то…
– Зинаиды, – совершенно машинально сказал Горбун.
– Болярыни Зинаиды, вот ее душенька и успокоится.
– Зинаиды? – вдруг переспросил Горбун, и глаза его снова блеснули гневом. – А ты почем знаешь?
– Да ведь ты сам сейчас сказал: Зинаиды, – робко заметил Пахомыч.
– Я, – протянул Горбун. – Ты, видно, на меня, как на мертвого, клеплешь… Я почем знаю, как ее звать… в первый раз, как и ты, в глаза видел… Ты, старик, меня на словах ловить брось, я тоже ершист, меня не сглонешь…
– Кто тебя сглонуть хочет. Я о душе ее забочусь, потому будет она бродить теперь по этим местам, гроб искать.
– Ну и пусть себе бродит, а я уйду.
– Вот и я о том же, чтобы уйти, святителям поклониться…
– Да ты и ступай, кто тебя держит, – сказал Горбун.
– Ой ли отпустишь? – с тревогой в голосе спросил Пахомыч.
– Иди, замаливай и об ее, и о моей душе. Отныне я тебя из кабалы освобождаю. Мне теперь другая дорога, хочу всласть пожить. Своим домком, женюсь…
– Женишься… ты? – даже отступил на несколько шагов пораженный Пахомыч.
– Ну да, я… Ты думаешь, некрасив да стар, да горбат, так я тебе скажу, что коли горб мой золотом набить, то чем больше он, тем лучше. Любая кралечка пойдет… Одна уж есть на примете…
Игривые мысли о будущей молодой жене совершенно изгладили из ума Горбуна впечатление, произведенное на него привиденьем.
Его рот даже скривило в плотоядную улыбку.
Улыбка эта была отвратительна.
– Так мне, значит, можно и идти?
– Говорю, иди… хоть завтра.
– Вот за это спасибо, душевное спасибо… – со слезами радости воскликнул старик и поклонился Горбуну до земли.
– Иди, иди, только ларец мне оставь. Тебе его на что… Старому человеку везде есть и кров, и кусок хлеба… Христовым именем весь мир обойдешь…
– Возьми… возьми… Я до него и дотрагиваться за грех почитаю, еще тогда отдавал его тебе, да ты не взял…
– Тогда… тогда несподручно было, потому и не взял… Хозяин его всем был на памяти. А теперь сколько воды утекло… Все перемерли…
– Так я завтра и в путь…
– Иди,