никому не заметный бой. С годами Владимир Иванович, собирая уголовный фольклор, пришел к убеждению, что уголовщина – это целостная культура, существующая параллельно с нашей, быть может, даже более древняя и устойчивая. Если наша культура осовременивается и под воздействием прогресса видоизменяется, уголовная остается прежней и даже более того – постепенно она переливается из-за решеток в мир вольный. Не секрет, например, что мат зародился именно в исправительных лагерях (тогда еще острогах, каторгах…) Представители уголовной культуры, покидая места исправлений, несли его в мир. Народ с радостью подхватывал и распространял новые названия и имена, они входили во все слои общества, все крепче вливаясь в культуру всего нашего великого народа. Теперь, пожалуй, по всей необъятной стране не сыскать школьника, не знающего, куда вас в случае чего можно послать и прочих имен существительных, при помощи которых и откуда берутся дети. Не только отдельные слова и выражения перекочевали в нашу культуру, но сам уклад жизни и отношения между людьми. На каторге, на зоне каждый являлся личностью, несущей ответственность за собственное выживание, пытался обмануть, обокрасть ближнего в естественной потребности сохранить себя в живых. А все остальные пускай дохнут – черт с ними. Приблизительно то же со временем стало наблюдаться и среди народа вольного. Каждый уже стремился надуть другого, обокрасть, обманугь… Все разрешилось, ко всеобщему удовольствию, октябрьским переворотом. Веками проникавшая и копившаяся в народе уголовная культура нашла, наконец, официальную поддержку и выход. Сначала, как водится, уголовники перерезали всех людей, бывших не уголовного умосложения, а потом организовали из страны одну большую исправительно-трудовую зону. Вот славно-то!
Такой являлась одна из оригинальных гипотез Владимира Ивановича о причинах возникновения социализма на Руси. Имелись и другие теории, но все они так или иначе были связаны с уголовным миром. Но не эти теории занимали его мысли больше всего, они возникали попутно – прежде, конечно, был уголовный фольклор.
Владимир Иванович никогда не водил близких знакомств с уголовниками, он их, как все порядочные люди, избегал. Свои сведения он записал с рассказов бывшего тюремного надзирателя, проживавшего в их квартире. Жил он в комнате, ныне принадлежащей Валентину, и снабжал Владимира Ивановича подробными сведениями на интересующую его тему. К концу жизни в квартире надзиратель свихнулся: оковал свою дверь железом, продырявил в ней глазок и комнату оборудовал под одноместную камеру со всей соответствующей атрибутикой, такой как: нары, умывальник, "параша", решетки на окне… Вероятно, в мозгу его произошло раздвоение чего-то, потому что одну половину дня он представлял себя изолированным от советского общества особо опасным рецидивистом, а другую наоборот – надзирателем, следившим за воображаемым опасным уголовником. Во время заключения он валялся на нарах, курил, горланил тюремные песни и матерился сам с собой. Кормился он, как и полагалось, на тридцать семь копеек и пользовался алюминиевым прибором.
