– Кать, ты ж говорила он на весь день тю-тю.
– Ага. Говорила. Димка только ушел, свекровка позвонила. Она билеты в театр взяла на сегодня. В Кировский на «Князя Игоря». Ну и знамо дело, ей надо к косметичке бежать, в порядок себя приводить, потом в парикмахерскую. Можно подумать, это она князя Игоря петь собирается. Или лучше Кончака, ей бы подошло. Короче, Дима приедет к ним, заберет какие-то дары и обратно сразу посвистит. Нынче мамочке не до него. Раньше б позвонила, мог бы и не ехать. Вошкался бы со своим Барбозой весь день и попискивал бы от удовольствия.
Ну если Катерина про свекровь свою завела, это надолго. Это у нее всегда есть, чего сказать. Вроде давно не живут вместе, демаркационную линию в холодильнике не пересекают, встречаются раз год по завету, а все равно… Копит Катька обиды, собирает из них гербарий. Найдется случай, вытащит на свет такой засушенный скукоженный листик, повертит перед носом, обсмотрит со всех сторон, обнюхает, насладится переживанием и обратно в папочку – пусть лежит. И сейчас тоже вслед за свеженьким потащила усохшее, рассыпающееся уже тельце давнишней обидки.
– На дачу тогда приехали… Мы, наверное, месяц как поженились. Только я во двор, она мне ведро тык в руки: «Картошечки накопай, ты же умеешь, Катенька». Знамо дело, я – дура сельская, спинка черненькая, брюшко беленькое, лапки в дерьме. Потом ягод ей еще набери. Батрачку себе нашла. Больше я на ихнюю дачу ни ногой! Пусть сами свою картошку копают. Да было бы чего копать! Они весной три ведра зароют, а летом давай искать. Ищут, ищут, лопатами машут, дай бог, полведра мелочи насобирают. Им никто не сказал про окучивать-полоть, бедолагам.
Под неторопливый треп и французское вино, а девчонки уже налили себе по второй, шарлотка дозревала в духовке. На кухне было жарко, в открытую форточку едва задувало. Август хоть и перевалил на вторую половину, но был на удивление теплым, влажным, банным.
***
Дима вышел из троллейбуса. В каждой руке у него было по здоровой матерчатой сумке, в каждой сумке – по четыре литровых банки варенья и по трехлитровой банке компота. И еще пара одинаковых рубашек. Рубашки эти были куплены отцу лет пятнадцать назад, но даже из упаковки не вытащены. Может тот решил, что в горизонтальную черно-белую полоску и с коротким рукавчиком ему ходить не солидно. Хорошо вылежавшись в родительских закромах, теперь они достались Диме. Он, безусловно, тоже их надевать не собирался. Куда с такими длинными доисторическими воротничками, разве что на новогодний карнавал, – берет черный добавить и костюм битника готов. Ладно, полежат полгода в шкафу, потом на дачу их отвезет, скажет, испачкались или порвались. Хотя прямо сейчас с удовольствие бы надел даже такую, он весь взмок, под мышками расползлись безобразные темные круги.
– Димыч, здоро̀во! – кто-то окликнул его сзади.
Он начал разворот, не быстро, с таким-то грузом, пристегнутым с обеих сторон. Дима чувствовал себя тяжелым железным утюгом, линейным кораблем, неожиданно изменившим курс. Банки угрожающим хором звякнули в отсеках.
– Куда