Надо ломать.
Ломать было страшно.
Он жил как в лихорадке, днем бился в холодном ознобе подозрений, ночью, тонул в любовной истоме, захлебывался страстью, опускался до самого дна, чтобы, оттолкнувшись от него, взлететь до чистой высокой прозрачной ноты оргазма.
А потом Катенька забеременела. Ходила она тяжело. Сразу же, чуть ли не с первого дня стал ее крутить токсикоз. Она даже не то, что располнела, опухла вся, налилась нездоровой темной влагой. Отекли ноги, и зимой ей пришлось носить войлочные черные старушечьи бурки, ни во что другое она не лезла. Мать дала ей свою старую повытертую местами каракулевую шубу, широкую и бесформенную. Но это же временно, только морозы переходить. И почему-то Катя стала на голову повязывать широкий шарф, волосатый, ангорский, какого-то неопределимого цвета, то ли бежевый с зеленью, то ли серый с желтизной. Она стала похожа на торговку с колхозного рынка. Толстая, некрасивая, с широким носом, набрякшими щеками, тяжелой походкой, одышливая и вечно сонная. Но Дима вдруг почувствовал, что именно теперь любит ее еще больше. Он жалел ее, она так мучилась с этим своим токсикозом, на работу ползала еле-еле, раз за разом укладывалась в больницу, а до декрета еще далеко. Но не это было главное. Такая она была никому не нужна, и ничего никому чужому не могла дать. Только ему. Теперь вся она принадлежала ему, Диме, и никому больше. Она превратилась в яйцо, в капустный кочан, в матрешку, где-то там в ее середине вызревал их ребенок. То, что это их, его ребенок, он знал абсолютно точно. Просто знал, и все. И был счастлив.
***
– Катюша, а куда мы захаркину кроватку поставим? Если здесь диван, а здесь два кресла. Она же не поместится.
– Господи, конечно, не поместится. Мы говорили уже об этом, ты не помнишь ничего. Ему три года, большой пацан, он из этой кроватки свисает как колбаса, прекрасно будет спать на кресле-кровати. Удобно, не свалится. А кроватка эта дурацкая уже вся расшаталась.
Пару лет назад Катя решила обновить обстановку. Она присмотрела в мебельном диван и два кресла-кровати. Она ходила туда неделю, облизывалась и привыкала к ним, привела туда Диму знакомиться с будущими жильцами их квартиры. Было дороговато брать сразу все. Но не за зря же он все лето проторчал в приемной комиссии на факультете. Не за зря, а за мзду не великую. И теперь деньги на обстановку у них были. Правда мебеля эти Диме не нравились категорически. Они были безобразны. Огромные, с широкими тряпочными подлокотниками, обшитые китчевой леопардовой шкуркой, они толстыми пятнистыми бегемотами лягут на брюхо, забьют все свободное пространство их комнаты, сожрут воздух, не оставят места людям. Что в них нравилось Кате, он не мог понять. Разве что их неоспоримая незыблемость. И он не спорил.
– Посмотри, как будет хорошо. Диван напротив окна, а кресла справа у стены напротив телевизора. Еще столик надо низенький к креслам. Я хочу Гомельдрев купить, у них мебель хорошая, светлая, и шпон натуральный.
– Да,