Но тихая девочка, завалившая вступительные в Тряпку сразу на сочинении, вдруг буквально на второй день после провала на экзамене заявила, что выходит замуж. «Убиться можно, – сказала мать, – когда успела?» Успела. Влюбила в себя ихнего домоуправа, Николая Кузьмича, солидного сорока-с-лихом-летнего мужика. Зачем он зашел в их квартиру, никто не помнил, даже он сам. Открыла Наташка, никого больше дома не было. И все. Пропал мужик. Или наоборот, наконец, жить начал. Это с какого конца считать начинать.
Теперь Наташка вела себя с Димой как старшая сестра, все норовила совет какой-нибудь по семейной части всучить. Да вообще-то, Наташка – это только для своих, а остальным – Наталь-Пална, солидная мадам с высокой прической, первый человек в ихнем жэке, царица и богиня коммунального фронта, вершительница квартирного вопроса,
С Катей у матери не задалось. Катя подчиняться свекрови не желала. Она не спорила, нет, скорее молчала. Но в самом центре этого молчания железным штырем непреклонно торчал протест. Она не желала вписываться в устои семейства Смирновых. Например, никогда не ездила на дачу. Почему, Дима не понимал.
Один раз летом вскоре после их свадьбы поехали все вместе, мать с отцом и они с Катей. И вроде все нормально было. Картошку копали, клубнику лопали прямо с грядки, купаться на ручей ходили, нормальное дачное времяпровождение. Но по возвращении его молодая жена заявила, что ноги ее больше на этой даче не будет. И не ездила. Вот так за восемь лет совместной жизни ни разу больше и не была. Захарку отпускала с дедом, а сама – нет. Жаль. Диме нравилось летом на даче жить. Тихо, за высоким забором не видать, что всего в двадцати метрах от их участка – пятиэтажки блочные, поселок. Здесь старые яблони, крыжовник, через который он в детстве продирался весь исцарапанный, дом с мезонином, а далеко-далеко, в самом конце у забора среди подросших сосенок и кустов боярышника – деревянная будочка отхожего места. А воздух какой!
Он с работы электричкой прямо туда ехал, один. И оттуда же – на работу, домой только на выходные приезжал, помыться, побриться, рубашки постирать. Но это он не сразу начал. Первый и даже второй год пытался Катю уговорить, чтоб вместе ездить, потом стал потихоньку на даче ночевать оставаться, не часто, один-два раза в неделю, а теперь практически на весь летний сезон туда переселялся.
***
– Дим, ты долго сидеть собираешься?
Было уже почти двенадцать, но Катя, видимо, все никак не могла уснуть из-за головной боли.
– Нет, Котенок, сейчас абзац допишу и лягу. Как голова?
– Ничего. Уже легче.
Дима писал свою первую монографию. «Пора, тебе Дмитрий Алексеевич, пора книженцию издать», – говорил его шеф-профессор, одобрительно кивая бугристым толстым носом, в который, казалось, вросли большие