Есть хлебосдаточных три пункта,
есть банк, есть клуб в полтыщи мест
и деревянная трибунка
у горсовета для торжеств.
А все же тянет чем-то сельским
от огородов и дворов,
от лужиц с плавающим сеном,
от царской поступи коров.
Журчали голуби на балках.
У отворенного окна
лоснилась дробь в стеклянных банках,
как бы зернистая икра.
Купались девочки нагие.
Дышали сено и смола,
а в доме бабочка на гире
цветастых ходиков спала.
Я помню маленький мой город
в тот год усталым от всего,
и амнистированных гогот
в буфете станции его.
Глядели хмуро горожане
на бритых наголо кутил,
кому убийства с грабежами
святой Лаврентий отпустил.
И не могли принять на веру
еще ни я и ни страна,
что мы вошли в другую эру
без Сталина, без Сталина…
«О, сколько стран у нас в стране…»
О, сколько стран у нас в стране!
Тянусь я к ним с чудесной жаждой,
и пью и пью их я,
и в каждой
хотелось побывать бы мне!
Ах, как мучительно и сладко
то те, то эти пить края!
Ах, в этом больше бы порядка!
Но позвала страна Камчатка
меня к себе,
и еду я!
Вот шум воды,
машины шумы,
и вальс на палубе притом,
и силуэт японской шхуны
в тумане сизом за бортом.
Шурша по доскам,
ходят пары:
врачи,
рыбачки,
кочегары
и гастролер-гипнотизер…
А я один стою.
Позор!
Танцуют все напропалую.
Танцуют фокс,
танцуют блюз —
возьму и с кем-нибудь станцую,
возьму в кого-нибудь влюблюсь!
Но вот московские ребята —
ну да, конечно, из МГРИ,
и стол хотя и небогато,
но вмиг устроить мы смогли.
Они геологи.
Мне ясно,
что надо им и почему.
Но вот выкладывает яства,
как-то:
леща,
крутые яйца —
студент-философ.
Что ему?
А вот сидит студент мехмата,
со мною года одного,
и добродушно и мохнато
глядит сквозь сетку грудь его.
Моя одежда потрепалась,
ботинки порваны в тайге,
но здравствуй, город Петропавловск!
Я, полный сил, приплыл к тебе.
В порту могучий грохот кранов,
рефрижераторных посуд,
и за клешни громадных крабов
с базара женщины несут.
Я