Они не видят в ней врага,
покуда молоды и бодры,
и обо все ее заборы
ломают радостно рога.
И сладость этой беготни
дороже им, чем сладость славы,
и ошибаются они,
но все-таки и в этом правы.
А их соперницы – слова
звучат незыблемо, но зыбко.
Она их судит и права,
но это все-таки ошибка.
«Мне говорили…»
Мне говорили —
ты поплатишься
за все утраты дорогие.
Мне говорили —
ты поплачешься
за то, что плакали другие.
И были слезы,
слезы мамины…
Стояла,
руки уроня,
и плечи
вздрагивали
маленькие,
и это все из-за меня.
А как ты плакала,
любимая,
когда в лицо тебе курил
и слово жесткое,
обидное
тебе глумливо говорил!
О, как подругам ты завидовала!
Со мною тяжко было видеться,
и гордо
голову
закидывала,
чтобы слезам из глаз не вылиться.
И все печальней моя гордая
душа, собою отягченная,
и это все —
расплата горькая
за слезы,
мною причиненные.
«Я товарища хороню…»
Я товарища хороню.
Эту тайну я хмуро храню.
Для других он еще живой.
Для других он еще с женой,
для других еще с ним дружу,
ибо с ним в рестораны хожу.
Никому я не расскажу,
никому —
что с мертвым дружу.
Говорю не с его чистотой,
а с нечистою пустотой.
И не дружеская простота —
держит рюмку в руке пустота.
Ты прости,
что тебя не браню,
не браню,
а молчком хороню.
Это что же такое,
что?
У меня не умер никто,
и немного прожито лет,
а уж стольких товарищей нет.
«Опять прошедшее собрание…»
Опять прошедшее собрание
похоже было на соврание.
О, голосующие руки,
вы не испытывали муки,
когда за то голосовали,
чтобы друзей колесовали?
И против,
против было поднято
лишь две руки,
лишь две руки,
и вы,
трусливые и потные,
какие вы большевики!
Вы – не солдаты революции,
а вы солдаты резолюции,
и вы,
мои друзья-приятели,
вы тоже
тихие