Однако, сегодня, к счастью, народу оказалось не так уж и много; вернее, совсем мало; и даже более того – вокзал был пуст. Именно поэтому и смогла киоскерша повнимательнее рассмотреть своего единственного покупателя. Господин Остерман и сам был удивлен такой ситуацией; кроме того, он никак не мог вспомнить, каким же ветром его занесло в это захолустье. Сначала он решил, что его вызвали в столицу с отчетом о командировке, но потом, напротив, подумал, что его отправили с ревизией в эту деревню, где все хаты можно по пальцам пересчитать, и в каждой он должен разъяснить суть двадцативосьмипроцентного акцизного налога, введенного правительством под самое Рождество. Само собой, бывший советник без особого труда запутался в объяснении своего положения – поиск причин лишь расстроил его. В конце концов, он решил, что все это происходит просто так, и попытки истолковать эту простоту, как он уже имел честь удостовериться и удостоверится еще не раз, представляются совершенно безосновательными.
Он прочитал статью о тщетности потуг господина Хонеккера выбраться из России в Южную Америку, и даже пожалел несчастного немца, однако, вся история только нагнала на него скуку и он, пожалуй бы, уснул, если бы не мешали вечно спешащие куда-то люди – одна дама по неосторожности чуть не наступила ему на ногу, а пьяный сосед по ожиданию все время норовил уткнуться господину Остерману в плечо, к тому же он безбожно икал, и так громко, что по пустому вокзальному залу раздавалось натруженное эхо. Советник очень страдал – он ничего не мог себе посоветовать, а если бы и смог, то ничего бы не совершил. Из-за того, что двери вокзала были нараспашку, по ногам гулял сквозняк – и господин Остерман трижды покаялся, что позволил себе одеть пушистые домашние тапочки, привезенные женой из Петербурга, вместо своих любимых деревянных башмаков, которые он купил по случаю на фестивале в Каннах. Немалую сумятицу в его мировоззрение внес неожиданно начавшийся дождь, и он подумал, что сандалеты с блестящими застежками, подаренные ему Александром II за преданную службу, выглядят в такой обстановке довольно абсурдно.
С трудом протолкнувшись сквозь очередь за пирожками, он вышел на улицу подышать свежим воздухом – как раз ослепительно светило солнце, и маленькие домишки, уткнувшиеся в железнодорожную насыпь, казались настолько чудесными, что у господина Остермана перехватило дух. Он укорил себя за то, что раньше не замечал этой красоты; он понял это только теперь, глядя на серые многоэтажные коробки и дико рыжий забор локомотивного депо. Выкурить спокойно сигарету ему не дали – подошедший прыщавый тип попросил «оставить на пару затяжек» – пришлось отдать ему полпапиросы. Кстати, господин Остерман никогда не различал сигареты и папиросы, потому что никогда не курил,