* * *
Черный коридор, в конце которого горит яркий свет… говорят, что так уходит в небо душа… Не знаю, не проверял.
* * *
В душе полный кавардак, словно в ней черти устроили повальный обыск и все перевернули вверх дном – мне страшно думать об этом человеке, но не думать не могу, – мне кажется. Что надо мной сверкнула яркая молния. И даже закрыв глаза, я ясно вижу ее ломаные очертания и чувствую ее ослепительность и… мгновенность.
* * *
Что ж, если есть мост, то по нему нужно идти. Даже если он ведет в никуда, то я мечтаю хоть раз увидеть ничто.
* * *
Человек воистину нелеп тогда, когда боится признаться в своей нелепости. Мудрец – это дурак, осознавший, что он – дурак.
* * *
Какой чистый снег за окном! Я чувствую его ровное размеренное дыхание – уже полночь, и снег таинственно серебрится под печальным сиреневым лунным светом – луна медленно плывет в чернилах зимнего неба. Мне не хватает тонкой мягкой кисточки, чтобы, обмакнув ее, нарисовать гравюру самого чистого, времени года. Снег скрипит под ногами запоздалого прохожего, и за ним след в след поспешает рождественский праздник – вновь яркими огнями озарится веселая подвыпившая улица, зазвенят частушки и песни, и всю ночь до утра будет веселиться народ, будет визжать гармоника и литься вино. В новогоднем вальсе закружатся хрустальные снежинки и, задевая друг дружку, будут звенеть и переливаться радужными искорками под закопченным фонарем. Они будут падать мне на шапку, на воротник, такие кристально-чистые и беззащитные, – достаточно лишь одного теплого вздоха, чтобы тонкие ювелирные грани стали обыкновенной каплей, которая тут же застынет, зацепившись за мех шубы. Они, как люди, – и мне кажется, что внутри каждой снежинки бьется ледяное сердечко, стучит, стучит, как Буре-часы – и время тает… И каждая снежинка – это всего-навсего секунда, даже доля этой секунды. Я смотрю вокруг. Господи! Как много застывшего в снеге времени! Его хватит на всех, его будет слишком много для меня, хотя… Рано или поздно придет весна, и все растает, исчезнет, станет белым прозрачным облаком, что поплывет над бескрайней русской равниной, оставляя загадочную тень на ветках берез, очнувшихся от зимнего сна; в журчании первых весенних ручейков, в черных лысинах лесных прогалин и на тусклом насте хлебных полей.
Как я хочу, чтобы эта зима была белой! Ярко-белой… ослепительно-белой! Но что-то мешает, я знаю – предчувствие того, что вскоре, как бы я того не хотел, белый серебристый снег заалеет от безвинно пролитой крови, почернеет под подошвами безумной толпы, несущейся все уничтожать, рушить, убивать. Неужели любой век должен начинаться с крови и слез? – быть может, это – естественный ход истории, но тогда: как она глупа!
* * *
Я сотворю для себя человека, наряжу его в красивое платье, заставлю говорить легко и непринужденно – и буду посвящать ему стихи (вернее, ей – этому человеку).
* * *
Попов –