А как же быть иначе?
Нет-нет, было желание отпустить бороду и пойти старить – в церковно-строгие, но светлые сосновые леса на уральских хребтах; затем дальше, на северо-восток, вдоль однопутной железной дороги – к Тобольску.
Из декабря в декабрь…
И потом: еще дальше; туда, где горизонт все шире, а леса ниже; где все настежь; где все прекрасно до дикости; где все убого до величия…
На берегу Оби…
Не хочу… Теперь уже не хочу.
Я никогда ничего не думал; и мысли были похожи на эхо – «это семь лебедей Лоэнгрина». А змеи все извивались, и волк стоял на задних лапах, и была большая серебряная полоса как раз там, где начинается небо, – это образ того, кому посвящена «Большая элегия»…
А дым от папиросы так же реален, как и все, что находится с той стороны окна. Я сижу и курю, и ловлю снежинки – ведь там, за распахнутыми створками, зима.
Но мне совсем не холодно. Наверное, мне всегда одинаково, мне всегда медленно. Так же, как «тихо течет река по равнине», и все это – в стороне от Зевса, Хирона и Прометея.
И я не знаю, что оставил в стране Эллады. Уж не я ли когда-то давно – сквозь тысячелетия – был невидимым слугой греческого пантеона, а затем: тайным советником при русском дворе; чтобы в конце концов стать сотворителем мифа о прекрасном и одиноком поэта.
Лавры слепца из Маары и зрячего шута на Ирбитской ярмарке не дают мне покоя…
Я никак не мог предполагать, что будет столь беспокойно в доме, которого нет, но с окнами, которые во двор. В нищету и отчаяние…
А как хотел бы я, чтобы окна выходили в сад, к красивым фонтанам рая! Но и они выдуманы. И все – выдумано. Лишь третий круг ада у Акутагавы есть на самом деле.
Вот и цвета вдруг стали сумбурными с той стороны окна. Но может быть, это и есть то самое зеркало Тарковского? Я смотрю в мир, и ничего не вижу, кроме себя. Такой же нищий, изношенный, надломленный…
«Мир надвое, и я оттуда…»
Тропинки в лесу усыпаны хвоей; падает снег, близки сретенские морозы, а в моем лесу – по прежнему осень. Там всегда осень: лилово-красные липы и лимонные березы, и поседевшие сквозь вечную зелень сосны. Лес смешанный, смешной…
А белый дом – хатка-мазанка – куда ему до президентских покоев. И всадник, скорее всего, принес плохую весть – где уж мечтать о хорошей! Хорошие вести можно лишь выдумать – выдуманное не бывает плохим.
Значит, я вместе со своим домом – хороший.
И неинтересный… Ибо «один путь открыт – путь порока». И все идут по нему, и все счастливы оттого, что идут по нему. А праведники? Что праведники? Они лишь верстовые столбики и запрещающие знаки, на которые никто не обращает внимания.
Я никуда не иду. Мне приятнее быть там, «между двух рек». Я никуда не исчезну, но и никогда не появлюсь…
Как тяжело время перешагивает за полночь!
«Вы всю жизнь заботились о душе и совсем забыли