Фрагментация. Максим Иванов

В начале родителей не слишком крепких подсунула. Родители или сами больные были, или спились, или скололись. За ребенком не усмотрели. Так не усмотрели, что три дня подряд не кормили, пока на крики от голода соседи не сбежались. Где-нибудь в гуманной Швейцарии такого бы ребеночка да в приемную семью сразу, к доброй тетушке, которая недоброй быть не может. Потому что прошла кучу всевозможных проверок и получает за свою работу пару тысяч франков. А у нас муниципальный полицейский, только что забравший ребенка от родителей-наркоманов, везет его в ближайший социальный центр. Потому что приемных семей у нас мало, пособия им платят маленькие и держится все это на обычном человеческом энтузиазме, который Стефан Цвейг назвал нетерпением сердца. Да, я очень сильно когда-то за все это переживал. Но потом чувства притупились. В нашей системе это происходит довольно быстро.

      Я недавно был в доме ребенка-инвалида «Плявниеки», рассматривал реабилитационные дела детей, которым найти приемных родителей можно было лишь теоретически. Около трети таких детей были ВИЧ-инфицированы, а две остальные трети болели, начиная от врожденного порога сердца и заканчивая комплексными отклонениями в умственном развитии. Они еще только родились, но были уже обречены прожить в системе пять-десять лет и умереть в инфекционной больнице или медленно истаять в психиатрическом диспансере. В каждом деле фигурируют родители-наркоманы, родители-алкоголики, родители с психическими отклонениями, рецидивисты, разные изверги и просто равнодушные сволочи. Не мне их, впрочем, судить. Жаль, к несчастью, и их. Потому что даже такие родители переживают, приходят, навещают, плачут, просят, пытаются вернуть отобранные права. Но потом опять срываются (с методоновой или миннесотской программы) и валяются в беспамятстве по подъездам. Главная проблема всех этих брошенных детей – это родители. А проблема этих родителей – полное отсутствие ответственности. Когда задумываешься об этом замкнутом круге, голова наполняется упреками, к себе, к другим, особенно сильным мира сего. Упреки жалили мое сознание, как стая разъяренных пчел, а обида, как всегда, мешала рационально воспринять картину мира. Сквозь такие невеселые мысли долетали обрывки сведений от инспекции. Особа упорно продолжала рассказывать о результатах проверок, концентрируясь на совершенно ненужных деталях.

      Я задумываюсь. Вспоминаю, что в детском доме «Балдоне» детей-аутистов часто закрывали в комнате с включенным радио, чтобы не было слышно их криков. Об этом сообщалось в протоколе проверки, и я этому верил. На аутиста музыка умиротворенно действовать не будет. За исключением случаев, если эта музыка ребенку нравится. Через несколько часов детей выводили, кого-то в трясущемся ступоре, кого-то просто в истерике, и спрашивали, понравилась ли им музыка. Самое удивительное, что воспитательницы не были садистками, они просто не знали методику музыкального воздействия на аутистов. Кто-то им сказал, что нужно устраивать музыкальные сеансы для