Орест спорил с утверждением средневекового поэта Низами из «Сокровищницы тайн», что «Человеку прекрасных, небесных одежд не дано…» Это вместо привычных советскому школьнику мечтаний стать комсомольским вождем, трудится на благо народа и прочее в таком духе! Орест вообще не рассматривал произведение персидского поэта средневекового Востока с точки зрения критики существующего тогда строя, положения угнетенного народа или другой приемлемой для комсомольца позиции. Он размышлял о душе! О душе! И чуть ли не как поп! О возможности, получаемой каждым человеком при рождении, подняться над низменностью своей природы.
Учительница клокотала негодованием, противореча собственным тайным ощущениям: какая низменность природы может быть у строителя коммунизма? Мы же не на загнивающем Западе живем, где разврат и наркотики? И вообще, где Низами, а где мы? С чего это рассматривать современного человека, исходя из утверждений поэта, жившего в …? Когда он жил? Она задумалась, припоминая. В 12 или 13 веке! А Орест берет его мысли за актуальные и пишет, что Низами не обольщался насчет природы человека, считая ее таковой, что, даже познав лучшие восторги и порывы души, человек при первом же случае окунется в грязь, даже просто предпочтет грязь. Грязь – его природа. Причем вне условий общественно-политического строя, в любое время, в любую эпоху. «Ослу милей корыто» даже если «любовь им (людям) явила дыханье свое» Поняв эти рассуждения учительница растерялась. Что за странная тема? Как ее оценивать? Ей пришлось прочитать работу два раза, с каждым прочтением ее негодование росло, заполняло сознание и краска заливала лицо: о чем думает этот мальчишка?! Душа человека, ослы, пыль стоп, дыханье любви, небесные одежды – что это за ересь? Она встала из-за стола и принялась ходить по комнате, разве что не размахивая кулаками от негодования. Однако скоро села на диван, как-то осунулась, ослабела, перестала соображать и вдруг тихо, но горько-горько расплакалась, комкая в руках клетчатый плед.
Она плакала о своей жизни. О незамужней доле, об оставшемся без реализации женском естестве, о несостоявшейся любви. А ведь был он, были надежды, мечты, крылья за спиной. Тогда думалось о нем, и ценность жизни измерялась им. Тогда и она не думала об общественных задачах, могла жить и в пещерном веке, и в Средневековье. Какая разница, если собственная душа принадлежала не ей – любви, вечности? «Любовь им явила дыханье свое» Тогда они действительно были одеты в небесные одежды, были честны с собой, смелы и счастливы. Никто и ничто не были ей страшны тогда, лишь один человек мог