Приходилось признать, что к Геннадию трудно придраться. Он был симпатичным брюнетом, на удивление органичным в поведении, и чувствовал себя как дома. Орест хаживал к Лиле в гости чуть ли не каждый день на протяжении почти двадцати лет и все равно всегда оставался чуть напряженным, боялся совершить какой-то промах, не соответствовать семье Дубровских. Он старался дотянуться до них и все никак не мог почувствовать себя равным. Гена же смотрел на Лилю ласково, без суеты и заискивания, как будто это он знал ее с младенчества и был вхож в дом целую вечность. Говорил он с ней с добродушием и нежностью родственника, то ли снисходительно, то ли поощрительно, то ли завуалированно выражая свою приязнь. Называл ее исключительно Лилечкой и выходило это так же естественно, как у ее родителей. Сколько лет Орест тайно ждал момента, когда у него появится право называть ее по-семейному, Лилечкой, и только мысленно позволял себе такую вольность! Его лоб с каждым толчком крови изнутри бил вопрос: почему так? Где справедливость? Разве не он заслужил право на то, что так непринужденно присвоил себе Геннадий?
Потрясение и возмущение Ореста в конце концов ослабели и он оказался способным лучше наблюдать за ними. Он поражался все больше и больше: откуда взялись между этими двумя доверие, приятие и притяжение, если они знакомы всего несколько часов? Откуда? Почему? Кто из них старался для возникновения близости? Он знал, что никто. Если бы он сам не видел момент их знакомства и сейчас не наблюдал за характером их общения, то не поверил бы, что такое бывает. У них все возникло само собой. Как будто так и было задумано. А что делать ему? Ему, положившему смысл своего существования на то, чтобы приблизиться к Лиле? В душе Ореста разливались растерянность и возмущение. Казалось, что его жестоко обманули, но кто? Кто и в чем?
Лариса Ивановна пригласила всех к столу, и Гена спокойно и совершенно по-свойски беседовал с ней и с Петром Ивановичем, рассказывая что-то о последней премьере в Ленкоме, где блистал Леонид Каневский. Они все говорили на одном уровне, это чувствовалось. Стол был заставлен угощениями, впрок наготовленными на новогодние праздники. Ореста неприятно резануло, что он скован и стесняется положить себе чего-либо, а Геннадий успел отведать всего понемногу, расхвалил каждое блюдо, особенно восторгаясь говяжьим холодцом. Мол, сроду не видел такого высокого и прозрачного студня! Хозяйка сияла от удовольствия и озабоченно всплеснула руками, что забыла подать черный хлеб. Как же можно кушать студень без черного хлеба? Быстро исправила оплошность и пододвинула к Геннадию еще и вазочку с маринованными маслятами. Оресту было обидно до слез, почему он, тысячу раз евший у них, всегда робел и только встав из-за стола, проглатывая слова, наспех, как будто что-то плохое, выдавал: «Спасибо, было очень вкусно» И ему всегда снисходительно кивали: «На здоровье!» Он ненавидел эту снисходительность! Ненавидел! Именно за то, что сам ее вызывал.
Лариса Ивановна смотрела на Геннадия