Лариса Ивановна счастливо посмеивалась.
– Ларочка, как же мы ее назовем?
Девочка была удивительно хорошенькой с самого рождения, с беленьким личиком, беленьким пушком на голове и фиалковыми глазками.
– Она такая нежная! Как цветок. Может, Лилия? – предложил молодой отец и ткнулся носом в плечо супруги, удерживая очередную порцию слез.
– Пусть будет Лилия, – Лариса Ивановна чмокнула мужа в седеющую плешь. – Красивое имя и ей очень идет.
Гоша видел сестру два раза, потому что после ее рождения завербовался работать на Север, чего-то там исследовать, прокладывать, добывать. Он был так искренне вдохновлен, полон планов и надежд, что родители почувствовали тайное облегчение от того, что взрослый сын в них не нуждается, стал отрезанным ломтем, и они без оглядки могут отдаться новой страсти.
***
Лиля росла чудесным ребенком, ее любили все, потому что не любить такую прелесть было невозможно. Удивительно ласковая в обращении, бесхитростно кокетливая, с детски доверчивой и открытой улыбкой, она смотрела на мир и людей тем взглядом ясных, чистых глаз цвета фиалки, каким смотрят дети, видевшие от жизни только любовь. Ее доброе сердечко и готовность отломить половину полученного угощения, чтобы угостить в ответ, умиляли и покоряли сердца всех, кто ее знал. Она никогда не капризничала и ничего не требовала. Если ей чего-то хотелось, она молча мечтательно смотрела на вожделенную вещь или осторожно спрашивала: «А такая-то игрушка хорошая?» Родители все понимали, трепетали от врожденной деликатности дочери и все ей покупали. Если ей что-то не нравилось или чего-то не хотелось, она говорила: «Я потом доем. Потом сделаю» Родителям оставалось только напомнить ей через время про обещание и она слушалась. Если же ей было что-то не по нутру, отказывалась она своеобразно: «А можно не надо?» Обычно родители соглашались, но если настаивали, Лиля никогда не устраивала истерик, ее прекрасные глазки наполнялись хрустальными слезами, а подбородочек так трепетно дрожал, что душа Петра Ивановича не выдерживала и крошке дозволялось все. Будь у нее злое сердце или дурной нрав, со временем она превратилась бы в избалованное чудовище, но душа Лили была чиста как первый снег, добра и ясна, поэтому великодушное отношение к ней лишь способствовало усилению ее внутреннего света.
Несколько лет ею владела страсть к пению, и Лиля пела дома за игрой, на улице по дороге в сад, в песочнице, на качелях, в трамвае, в метро. Ей ничто не мешало, она была поглощена самим процессом звукоизвлечения и если ее не устраивала какая-то рулада, она отрицательно качала головой и перепевала неудавшуюся