Я не знал, что делать. Но, долго простояв, вслушиваясь и всматриваясь в ночную тьму, я, наконец, добежал до хижины, вскочил в нее, захлопнул дверь и запер ее. Тут мне внезапно пришла в голову мысль – я не должен зажигать свет! Я мог завесить окна полотенцами для посуды, но между бревнами, из которых были сложены стены хижины, были большие щели, которые я не мог никак прикрыть, и через них враг мог увидеть и подстрелить меня, как только я зажгу свет. Я сел на койку и снял ботинки, а потом с ружьем в руке стал пробираться от одной стены к другой, пытаясь сквозь щели что-нибудь разглядеть; с таким же успехом я мог бы сунуть голову в мешок, потому что тьма была такая, что я не мог разглядеть даже кучу колотых еловых поленьев, которая была меньше чем в десяти футах от южной стены!
Но теперь я кое-что услышал – чьи-то осторожные шаги с восточной стороны хижины. Как я и представлял, именно такие звуки должны издавать обутые в мокасины ноги, ступающие по камням. Вначале они были слабыми, потом стали еще слабее и скоро совсем затихли. Я долго простоял у стены. Мои ноги начали дрожать. Я ощупью пробрался к койке и сел на нее, снова вслушиваясь, с открытым ртом, когда же снова послышится звук этих обутых в мягкую кожу осторожных шагов. Должно быть, я просидел так много часов. Я хотел есть, но не смел рискнуть – мне пришлось бы шуметь, открывая железный ларь, чтобы достать из него горсть галет и немного сыра. Как же жалел я сейчас о том, что не нахожусь внизу, дома, в моей кровати, в полной безопасности! Я в первый раз был в таком одиночестве, в одиннадцати милях от своих родных, и в такой опасности! Как жалел я сам себя! Несколько раз я, заснув, валился на койку, но тут же просыпался, ругал себя и говорил себе, что должен бодрствовать всю ночь!
Когда настало утро следующего дня, я лежал на спине, обеими руками сжимая ружье. Я вскочил и выглянул в окно, а потом в щели между бревнами. Но не увидел ничего, что могло бы меня встревожить. Сам дневной свет меня радовал. Я медленно открыл дверь и вышел на маленькое крыльцо. Приблизительно в двадцати футах от меня дикобраз спускался с молодой ели, с которой он обгрыз часть коры. Когда он слез со ствола и поковылял вниз по склону, я услышал тот самый шум, который ночью так меня напугал.
– Так это ты и есть апач, который бродит по соседству! Ты просто любитель обдирать кору с деревьев! – завопил я, и звук моего голоса радовал меня самого. Я схватил палку, догнал его и убил ударом по голове. Все служащие лесной охраны должны были убивать дикобразов, потому что те весь год наносили лесу большой ущерб.
Я вернулся в хижину, развел огонь в маленькой печке, вымыл лицо и руки. Потом, когда я нарезал бекон, открыл