Арина уже ждала Криворотова у памятника, правда, стояла ко Льву спиной, и он, чтобы загладить вину за утренние дурные мысли, тихо подошел сзади и закрыл ей глаза ладонями.
– Теряюсь в догадках, неужто сам Грибоедов? – не оборачиваясь, сказала она, отняла от лица Левины ладони и щекотно поцеловала в каждую.
– Шик, – одобрил Криворотов новый Аринин наряд: шаль в цыганских розах, наброшенную на плечи поверх черного до пят пальто шинельного кроя.
Взявшись за руки, пошли в сторону пруда. Каток превратился в слякоть и бездействовал. По талому месиву неприкаянно бродил черный пуделек. Сильно пахло пресной водой. В голых кронах тяжело трепыхались вороны.
– На счастье, – сказала Арина и стерла клочком бумаги птичий помет с рукава Левиной куртки.
Сели тесно бок о бок, как на насест, на спинку лавочки – ногами на сиденье в грязной наледи. Перехватив взгляд, брошенный Криворотовым на прохожие длинные ноги в капроне, Арина внятно произнесла:
– Жи-вот-но-е.
И процитировала, как цитировала всегда в таких случаях и с одной и той же недоуменно-брезгливой гримасой:
– “Я не ревную, мне просто противно”. Криворотов сладко потянулся.
– Ну как вы, – спросила Арина, – что сегодня прочтете у Отто? Мы не виделись целую неделю, я скучала, а вы?
Криворотов сдержанно кивнул и прочел последнее стихотворение.
– Потрясающе, – сказала Арина после выразительного молчания, – будто во сне. Растете не по дням, а по часам.
Растроганный Криворотов охлопал себя в поисках спичек. Арина курить отказалась.
– Что вдруг?
– Начала с понедельника новую жизнь.
Она принялась сосредоточенно рыться в брезентовой самодельной торбе, вечно болтавшейся у нее через плечо. Долго и беспорядочно перебирая содержимое сумки – мятые бумажки с адресами и телефонами, носовой платок, ксерокопию “Голема”, косметичку, – извлекла наконец что-то, обернутое в обрывок простыни.
– Это вам. Обещанное. Теперь у вас полный джентльменский набор: молодость, талант, мое разбитое сердце и… На всеобщее обозрение выставлять совсем не обязательно! – голосом и движением руки предостерегла она Криворотова, который с озадаченным лицом распеленывал нечто маленькое и увесистое. Криворотов пропустил предостережение мимо ушей, распеленал это на коленях и, не поверив своим глазам, тотчас накрыл тряпицей.
Револьвер. Настоящий. Лев приподнял ткань: маленький, цокающий барабаном, пятизарядный. То, что облицовка рукоятки была сколота с края, только придавало оружию убедительности, лишало сходства с игрушкой. Ай да Арина! Лев полез целоваться.
– Спрячьте и никому не показывайте, – сказала Арина. – Семейные, можно сказать, реликвии разбазариваю. Из него папенька мой, Болеслав Вышневецкий, стреляться пробовал. И не просто, а опершись на