Евгений Онегин. Александр Пушкин

прочитав последнюю главу, 17 февраля 1832 г. записал в дневнике: «Поэт в своей 8 главе похож сам на Татьяну: для лицейского его товарища, для человека, который с ним вырос и его знает наизусть, как я, везде заметно чувство, коим Пушкин переполнен, хотя он, подобно своей Татьяне, и не хочет, чтоб об этом чувстве знал свет»[39]. 1 мая 1832 г. он сделал новую запись на этот счет: «Читал я ‹…› последнюю главу «Онегина»: в ней много, много чувства; несколько раз слезы навертывались у меня на глаза: нет, тут не одно искусство, тут сердце, тут душа!»[40]

      Татьяна в восьмой главе максимально приближена к автору, который в начале главы почти отождествляет ее со своей Музой (строфы V, VI), а в конце дважды называет своим «идеалом»: «мой верный идеал» (L), «Татьяны милый идеал» (LI) (тут можно вспомнить: «на модном слове идеал задремал поэт Ленский, сочинив последние в своей жизни стихи, см.: 6, XXIII). Это уже не мечтательная сельская барышня, а знающая свет и людей княгиня, окруженная заслуженным почетом и уважением, «законодательница зал» (8, XXVIII). Онегина она теперь понимает не многим хуже, чем сам автор. Но о каком «чувстве» говорит Кюхельбекер, который после декабря 1825 г. уже семь лет провел в одиночном заключении, отрезанный от внешнего мира? Он думает, конечно, не о романном образе автора, а о настоящем Пушкине, своем друге. И его высказывание можно понять так, что Пушкин, находящийся сейчас в куда более завидных обстоятельствах, чем Кюхельбекер, на самом деле, подобно Татьяне, тяготится своим положением и с грустью вспоминает о времени, когда был менее благополучен, но, может быть, более счастлив или, по крайней мере, независим и беззаботен.

      Пушкин и Онегин:

      «Мой спутник странный…

      Сноснее многих был Евгений…

(2, XV)

      Прости ж и ты, мой спутник странный…

(8, L)

      В начале романа Пушкин представил Онегина как «молодого повесу» (1, II), в шестой главе наградил титулом «убийца юного поэта» (6, XLII), а под конец бросил «в минуту, злую для него» (8, XLVIII), в почти анекдотической ситуации (Татьяна вышла, входит муж). Автор бросил его в положении проученного волокиты вроде графа Нулина, предварительно обнаружив полное превосходство Татьяны над ним. Как будто автор не очень хорошо относится к заглавному герою романа, как будто наказывает Онегина за пороки и заблуждения. Зачем же тогда Татьяна, «милый идеал» автора, осуждена была полюбить такого человека и, по ее признанию, продолжает его любить? Зачем сам автор избрал его своим спутником и не покидал семь с лишним лет, пока сочинялся роман? Читатели последней главы вправе были задаться такими вопросами.

      В то время, когда Пушкин писал восьмую главу (декабрь 1829 – сентябрь 1830), у публики, судившей об Онегине по шести напечатанным на тот момент главам (седьмая, целиком посвященная Татьяне, вышла в марте 1830 г.), сложилось устойчивое мнение, что это «пустой» и неглубокий характер, Так судили даже дружественные автору романа, умные и тонкие критики вроде И.В. Киреевского, писавшего в 1828 г.: «…негин есть существо совершенно обыкновенное и ничтожное. ‹…› Он не живет внутри себя жизнью особенною, отменною от жизни других людей, и презирает человечество