Он багрово покраснел под своим темным загаром и вдруг повернулся набок, подогнув колени.
Хелен, по-прежнему улыбаясь, медленно распрямилась.
– Спокойной ночи, Марк.
Она коснулась его плеча (кончики ее пальцев как будто обожгли кожу), повернулась и не спеша пошла к двери. Материал платья очерчивал крепкие полушария ее ягодиц. Она снова оглянулась, с понимающей улыбкой:
– Тебе понравится то, что ты прочтешь.
Расчетный отдел «Кроун Дип Майнз, ЛТД» представлял собой длинную аскетическую комнату, где за высокими столами вдоль стены работали, кроме Марка, пятеро служащих, преимущественно люди старше среднего возраста, двое – больные туберкулезом, страшным недугом шахтеров, в чьих легких оседает поднятая при бурении каменная пыль, постепенно превращая легкие в камень, а человека – в калеку. Работа в конторе при шахте для таких людей – своего рода пенсия. Трое других – седые, увядшие, сутулые от постоянного корпения над бухгалтерскими книгами. Атмосфера здесь была затхлая и безрадостная, словно в монашеской келье.
Марку поручили рассчитывать выплаты персоналу с фамилиями на буквы от R до Z; работа была скучная, однообразная. Вскоре он уже автоматически считал сверхурочные, делал вычеты за аренду и членские взносы в профсоюз и подводил итог. Утомительная и скучная работа не могла занять его живой молодой ум, а тесная контора казалась ему клеткой; его душа была в родной стихии под широким открытым небом вельда и помнила катастрофическую вселенную ратных полей Франции.
В выходные он брал старый велосипед и уезжал за много миль в открытый вельд, по пыльным тропам у подножия холмов, заросших царственными канделябрами гигантских алоэ; цветы их яркими алыми пятнами вырисовывались на голубом высоком небе. Марк искал одиночества, глуши, безлюдья, но повсюду натыкался на преграды: колючая проволока окружает частные владения, травянистые степи распаханы, по красной земле, с которой снят урожай, среди сухих стеблей кукурузы пляшут песчаные вихри.
Огромные стада диких животных, некогда наводнявшие эти равнины, насколько хватал глаз, давно исчезли, и теперь тут паслись только низкорослые коровы и быки, пестрые и тощие; за стадами присматривали почти голые черные мальчишки, которые останавливались, когда Марк проезжал мимо, и серьезно здоровались с ним; эта серьезность сменялась радостью, когда ответ звучал на их родном языке.
Иногда он спугивал одинокую серую газель-прыгуна, и она убегала, подпрыгивая в сухой траве, над которой торчали только ее рога и уши, или замечал южно-африканскую антилопу, бегущую вдалеке по равнине, – из тех редких счастливиц, которым удалось уберечься от мощных ружей.
Радость от их появления сохранялась долго, согревая Марка на темном, холодном пути домой.
Ему нужны были эти моменты одиночества и тишины, чтобы окончательно залечить раны – не только на спине, но и глубокие душевные раны, нанесенные слишком ранним знакомством с войной и ее ужасами.
Тишина