количество их часто одинаково – как у верховного главнокомандующего, так и у последней канцелярской крысы. То есть понятия субъективные, актуальные в меру чувства собственного достоинства каждого отдельного индивида, но вместе с успехом и благосостоянием растёт и планка допустимого надругательства, а, следовательно, заурядное происшествие для одного является лютым бесчестием для другого, в результате уравновешивая обоих на неких воображаемых весах. Несколько избалованный женщинами Николай видел оскорбление там, где рядовой студент-ухажёр находил одно лишь допустимое кокетство, и эта разница в восприятии оказывалась явно в пользу последнего. Ненасытное эго столичного франта требовало подчинения, а не находя его, спешило избавиться от строптивой обузы, лишая хозяина радости общения с хоть сколько-нибудь независимым умом. Постепенно среди его избранниц стали всё чаще появляться танцовщицы, а то и просто стриптизёрши, часто по совместительству дамы областного полусвета, планка опускалась всё ниже, хотя внешне порог доброкачественности оставался на неизменной высоте. Тут всё оказывалось легко, наличие официального ухажёра требовалось им для статуса порядочной девушки, хотя изредка он и просил их почистить, от греха, лишний раз зубы. Удивительно, но с возрастом избирательность такого рода стала его покидать, сам по себе факт адюльтера не смущал нисколько – естественно ровно до тех пор, покуда Николай о нём не знал, то есть достоинство его, к слову, готовое всякий раз встать на дыбы в ответ на игнорирование звонка или сообщения, объективно не страдало. Вскоре он стал находить в падшей женщине некое особое наслаждение: смесь надругательства и возбуждения, порока и нежности, фальшивого целомудрия и искреннего разврата, когда отвращение столь велико, что на какой-то стадии оно вдруг становится притягательным. Ни в коем случае не поруганная, насилие в любых формах ему претило, но именно добровольно и сознательно окунувшаяся с головой в самую грязь, циничная до омерзения, бессовестно продажная, она была необходима для какой-то новой жуткой гармонии, где все оттенки цвета окончательно и бесповоротно смешались в грязноватую серую массу. Тонкое, изысканное удовольствие падения, когда будто дрожащими от холода пальцами медленно погружаешься в склизкий вонючий ил, чувствуешь, как он застревает под ногтями, обволакивает всё сильнее, пока вязкая податливая масса не начинает источать тепло: надуманное мимолётное ощущение, но зато такое родное.
Ему нравилось выслушивать их усталые отговорки и нелепые оправдания, делать вид, что верит каждому слову, и всего замечательнее было именно то, что оба они прекрасно сознавали происходящее, на деле же упиваясь каждый своим: она – радостью унизить, он – мазохистски притягательным счастьем унижения. Через эту болезненную страсть к самобичеванию Николай вдруг разглядел отблески того, что заставляло его деревенского помешанного загонять себя всё глубже – в нищету, одиночество, тоску и депрессию.
